Торнье дрожащими пальцами взял сигарету. Он взглянул на путаницу проводов, на ленту, медленно ползущую между валиками.

— Искусство! — прошипел он. — Театр! На кого ты, собственно, учился, Ричард? На инженера-кукловода? — Он вздрогнул всем своим худым телом и на негнущихся ногах вышел из операторской.

Рик слышал, как Торнье спустился по лестнице, ведущей на сцену. Он пожал плечами и снова склонился над машиной.

Через десять минут Торнье вернулся, неся ведро и щетку, с виноватым выражением полного раскаянья на лице.

— Извини… — промямлил он. — Я знаю, ты хочешь чего-то добиться, а…

— Не бери в голову.

— Это все проклятая пьеса, знаешь. Она меня выбила из колеи.

— Пьеса? Ты имеешь в виду «Анархию»? При чем здесь она? Ты в ней играл?

Торнье кивнул.

— Она не шла девятнадцать лет, разве что… а, это не в счет. Десять лет назад мы ее почти поставили. Мы репетировали несколько недель, но вся затея провалилась еще до премьеры: не хватило денег.

— У тебя была хорошая роль?

— Я должен был играть Андреева, — сказал Торнье, устало улыбнувшись.

Рик тихо присвистнул. — Это ведь главная роль. Чертовски не повезло. — Он подтянул нога, чтобы Торнье мог подмести. — Это был тяжелый удар, надо думать.

— Да уж. Но если бы только это… Это были мои последние часы на сцене с Мелой Стоун.

— С Мелой Стоун? — Техник поднял брови.

Торнье кивнул.

Рик схватил листы сценария, помахал ими и бросил.

— Она здесь, Торни! Подумай только! Она играет Марку.

Торнье сухо и коротко рассмеялся.

Рик покраснел.

— Ну… я хотел сказать, роль играет ее манекен.

Торнье с отвращением оглядел «маэстро».

— Ты хотел сказать, что этот твой механический режиссер заставляет играть ее резиновую куклу?

— Перестань, Торни. Злись хоть на весь свет, но не злись на меня за пристрастия публики. Не я изобрел автодраму.

— Я не злюсь на тебя. Мне просто противна эта штука.

— Он ударил щеткой по машине.

— Ты как Д’Уччия, — неодобрительно проворчал Рик. — Вы, в общем-то, как две капли воды. Только Д’Уччия любит «маэстро», когда тот хорошо работает. Это же просто механизм. Как можно ненавидеть вещь, Торни?

— Ненавидеть? Много чести, — возразил Торнье. — Просто не люблю, как и воздушные такси. Это всего лишь дело вкуса.

— Может быть. Но зрителю нравится автодрама и на сцене, и по телевидению. И он получает то, что хочет.

— Но почему?

Рик рассмеялся.

— Почему? Потому что это бизнес. Кроме того, автодрама предсказуема, компактна, копируется в любом количестве и обеспечивает быструю смену репертуара. Сегодня вечером ты можешь посмотреть «Гамлета», завтра что-нибудь из Брехта, послезавтра Ибсена, Беккета или какой-нибудь водевиль на худой конец. Все на одном месте. Только успевай менять декорации. Нет проблем с актерами, их амбициями и болезнями. Ты просто берешь напрокат кукол, ленту или весь репертуар у Смитфилда, Куна Трика или Георгиа. Так сказать, театр в расфасовке. Ешь не хочу.

«Щелк!» Рик вставил катушку с лентой, защелкнул панель и открыл смежную крышку. Затем разорвал какую-то коробку и вытряхнул на стол ее содержимое: миниатюрные смотанные пленки.

— Это что, несчастные души, продавшиеся Смитфилду? — с едкой усмешкой спросил Торнье.

Рик отпихнул стул.

— Ты прекрасно знаешь, что это за пленки!

Торнье кивнул, взял одну из катушек, осмотрел ее, словно чему-то удивляясь, со вздохом положил назад и вытер руку о комбинезон. Личность в упаковке. Души актеров, намотанные на катушки. Пленка содержала подробные психосоматические данные актеров, их снимали со всех, кто подписывал договор со Смитфилдом. Теперь это — материал для «маэстро», суррогат человеческих душ.

Рик надел одну из катушек на шпенек и начал протягивать ленту между валиками.

— А что будет, если затеряется какая-нибудь важная деталь? — поинтересовался Торнье. — Допустим, ты забудешь вставить пленку Мелы Стоун?

— Кукла будет играть роль механически, вот и все, — ответил Рик. — Без эмоций, без жизни, как робот. В её игре не будет ничего человеческого.

— Значит, они роботы, — констатировал Торнье.

— Не совсем. Они марионетки «маэстро», но эти пленки придают им что-то от личности настоящего живого актера.

Однажды мы прокрутили «Гамлета» без этих пленок. Все куклы говорили сухо и монотонно, без интонирования, без страсти. Это было чертовски смешно.

— Ха-ха, — мрачно отозвался Торнье.

Рик взял другую катушку, надел ее на шпенек и заправил ленту.

— А это Андреев в исполнении Пелтье.

Внезапно он ругнулся, остановил пленку и внимательно, через лупу исследовал её.

— Что там? — спросил Торнье.

— Дорожка повреждена. Боюсь, где-то цепляет грейфер. Так у нас получится салат из пленки.

— А у разве тебя нет дубликата?

— Есть один. Но спектакль сегодня вечером.

Он бросил еще один подозрительный взгляд на механизм подачи пленки, поставил крышку на место и включил механизм подачи. Он уже закрывал крышку, когда механизм вдруг застопорился. Из «маэстро» донесся треск. Рик выругался, выключил машину и со страхом открыл корпус. Он вытащил разлохмаченный кусок пленки, сунул его под нос Торнье, а потом с проклятьем швырнул на пол.

— Уходи, Торни! От тебя одни неприятности!

— Я и сам уже собирался.

— В таком случае сделай милость, скажи про пленку Д’Уччии. Смитфилд должен прислать запасную. Это нужно сделать до четырех. Черт бы побрал все на свете.

— А почему бы вам не использовать дублера-человека? — зло спросил Торнье. — Извини. Наверное, это было бы извращением вашего высокого искусства. Я пошел к Д’Уччии.

Рик швырнул катушку ему вслед. Торнье увернулся и выскользнул из операторской. На железной лестнице он на минуту остановился и оглядел широкую пустую сцену. Под ним мерцала плоскость, раскрашенная в серо-зеленую клетку с вмонтированными в нее медными полосками. Во время спектакля они были под током и питали энергией батареи электронных актеров. В подошвах кукол были металлические пластинки. Когда подзарядка кончалась, «маэстро» сам поддерживал движения актеров, пока снова не устанавливался контакт.

Торнье пригляделся внимательнее. На сцене сидел сиамский кот Д’Уччии и облизывался. Он искоса глянул на Торнье, казалось, презрительно сморщил нос и продолжил свой туалет. Торнье посмотрел на животное еще немного, повернулся и крикнул: — Эй, Рик, подай-ка ток на сцену.

— Это еще зачем?

— Я хочу кое-что проверить.

— Ладно. Только потом позови Д’Уччию.

Он услышал, как Рик щелкнул тумблером. Кот словно взорвался. Он заорал, высоко подпрыгнул и сорвался со сцены. Одним прыжком он пролетел над рампой и с грохотом приземлился в оркестровой яме. Через мгновенье от, весь взлохмаченный, промчался по коридору к выходу.

— Что случилось? — спросил Рик, высунув голову из окна.

— Можешь отключать. Д’Уччия сейчас будет здесь.

Торнье забрал щетки и пошел прибираться в фойе. Хорошее настроение улетучилось, вместо него пришло уныние. Он уволен. Теперь он потерял последнюю скромную роль, которая еще связывала его со сценой. Теперь он понял всю глубину своего бессилия. Куда уж дальше, если он докатился до того, что портит цветы своего врага или шпыняет его кота, и все потому, что нет настоящего врага, который должен бы ответить ему за все.

Он встряхнулся. Ой — Райен Торнье, и никому не дано одолеть его, если он сам этого не захочет. «Прежде чем уйду, я еще раз покажу им, кто я, — пообещал он себе. — Они это надолго запомнят». Но он хорошо понимал, что это всего лишь самообман.

Продюсер — элегантная женщина небольшого роста в экстравагантной шляпке на милой головке старательно, едва ли не на пальцах, объясняла молодому драматургу, что она хотела бы получить от театрального писаки.

— Видите ли, мистер Берни, неприкрашенный реализм — вот, собственно, стихия автодрамы. Постоянно имейте в виду, что сюсюканье с актерами — дело прошлого. Возьмите, к примеру, трагедию в Древнем Риме. Если в ней была сцена распятия, то на соответствующую роль брали раба и распинали. На сцене, но по-настоящему!