— Что… наделали?.. Ой… больно… Глаза…

Мастерская ответила безмолвием. Тишина. И только Петька:

— Что мы наделали…

Подбежали к Ионе. Тот валялся на полу, стоная и крепко укрывши лицо руками.

Прибежали из соседней монтажной. Крики Ионы донеслись и туда…

— Что случилось?

Митя Якимов подбежал, нагнулся над Ионой, приподнял его и увидел окровавленную массу вместо хорошо знакомого лица Ионы…

— Что случилось?.. Кто сделал?!

И из угла виновато:

— Он трубку раскуривал…

— Ну, а дальше?

— Дальше… — и уже смелее раздался чей-то голос — взрыв, и он упал…

Голос Петьки придушенный, дрожащий:

— Не выдавай, ребятки…

Якимов сразу: — Кто кричал? Молчание.

— У-у, — протянул Якимов… Сволочи вы, а не люди…

Иону положили в принесенные носилки и отнесли в приемный покой…

Мастерская наполнилась рабочими со всех цехов. Молчали. Петька Миронов забился в угол и не то рыдал, не то лязгал как-то зубами. Каждый старался не глядеть в глаза другому.

А потом словно прорвало. Заговорили разом. А из гомона басистый голос:

— Ну, братцы, особенно из-за жида беспокоиться нечего. Было б из-за кого…

— Что же жид-то по-твоему не человек?

— Человек-то он человек. Да не такой как мы. Жид — одним словом.

— Бросьте, сволочи… — возвысился голос вернувшегося Мити. — Иона — еврей. Верно. Ну, а зачем так делать-то? Зачем увечить человека? Что он плохо кому-нибудь сделал? Или он как работник хуже хотя бы тебя вот, Журавлевский.

— Да ты меня не замай… — снова покрывая все, произнес голос басистый. — Я-то тут не при чем… Я просто так…

— Вот-то и плохо, что мы все просто так. И благодаря вот этому «просто-так», человек погибает.

— Ничего, жиды живучи. Выживет…

— Выживет, говоришь. А если нет. А если он останется слепым? А ведь у него шестеро ребятишек. На кого они?.. Кто поможет?

— Власть поможет… Она-то, ведь, ихняя.

— Брось, Журавлевский. Сам не знаешь, что говоришь. Чьи ты слова-то перепеваешь? И тебе ли? рабочему? их говорить? «Ихняя». Врешь. Твоя, наша власть. Мы с тобой вместе неделю тому назад поднимали руки за нашего депутата в Совет. Вот тебе и власть. А ты говоришь — «ихняя»…

— Правильно, Митя… — Верно говорит парень.

Якимов возбужденно:

— Ну, кто затеял-то?

А Журавлевский снова:

— Да твои комсомольцы… Вон Петька Миронов…

— Петька, ты.

— Да не думал я, Митя, что так выйдет-то… — И слезы у парня… — Я думал, что так… ничего… Предложил пороху подсыпать в трубку. Ребята одобрили. Вот они все тут. Я положил. А вышло вон что…

— Ладно. Иди в коллектив. С тобой особый разговор будет, а сейчас давайте-ка, ребята, по местам. Работа не ждет.

Вечером, после окончания работы, в проходной, в завкоме, в коллективе партии и комсомола, везде, в каждом уголке разговор о «шутке».

Иону отправили в больницу. Нелецкая каждый час звонит туда. Последние сведения: сильный ожог всего лица. Глаза не пострадали.

В коллективе комсомола — Якимов и Сахалинский. Ребята уже разошлись. Иосиф Сахалинский усиленно убеждает Митю:

— Нет, Митя, как хочешь, а разъяснительную работу по случаю с Ионой придется тебе взять на себя. Не могу я. Не поверят мне, скажут — сам еврей, так за своих заступается. Пожалуй, если я буду выступать, то и меня покроют.

— Эх, Оська, не ожидал я от тебя такой вещи. Не по-большевистски это. Ну и что ж, что еврей. Неужели поэтому и труса праздновать нужно. Нет, милый. Ты — еврей, так ты поди и расскажи о себе. Мне-то ты рассказывал. Ведь только твоя речь правдивая. Речь о самом себе сослужит нам большую службу. Ты сам помнишь о погроме. Помнишь о твоей сестренке, что штыком прикололи к стене. Ты сам с революции в комсомоле, и на фронтах, и сейчас работаешь на дворе. Расскажи о самом себе, Ося. И это будет верно. А так прятаться, бояться — неправильно будет. — Хуже. Вот, мол, боится. А ты не бойся и разъясняй! А за меня не беспокойся.

— Но по-моему мало разъяснительной работы. Нам, по-моему, сейчас нужно взяться за пересмотр нашей комсомольской работы. Систему надо пересмотреть. И начинать ее нужно не с обкома или райкома, а с цеха, с мастерской, звена.

— Случай с Ионой нам и нужно использовать для этого поворота. Повторяю тебе еще раз, Ося, что все, что мы имеем: вечеринки, пьянство, прогулы — все это только от того, что ребятам некуда деваться. Энергии много, а провод-то один. Переключить эту энергию надо на что-то разумное, полезное. И нужно это начать сейчас.

Разъясняй ребятам, рабочим о вреде антисемитизма, о том, что мешает нашей стройке, но вместе с тем и узнавай у ребят, у взрослого рабочего, что же нужно сделать. Я уверен, что они об этом скажут. Они укажут, а ты уж это введи в систему. Собери около себя ребят, я сейчас буду свободен, каникулы на рабфаке — тоже не откажусь. А мыслишки кое-какие в голове бродят. И смотришь, через некоторое время мы сумеем из нашего коллектива сделать изюминку — ни скуки ни ничего такого, что питает нездоровые настроения. И дело будет на ять. Так что, давай, не кручинься, не вешай головы, а подними ее повыше и начинай…

В этот день долго не мог успокоиться Иосиф. Придя домой, обедал нехотя, машинально смотрел в газету, а мысли были далеко от нее.

«Что делать? — вот мысль, которая сверлила, вызывая боль в голове. — Кто поможет? Был он в райкоме, говорил. Встретили ребята шуточками. А секретарь с заворготделом обещали приехать на первый пленум коллектива и разрядить обстановку. Ох, уж это разряжение. Только и знают — приедут, произнесут часовые речи: „Трудный момент переживаем, товарищи. Классовый враг наступает. Идет борьба за молодежь. За кадры…“ А где этот враг? Что он из себя представляет? Как с ним бороться, — не скажут.

Да вот — наш случай. Враг ли Миронов Петька? Ведь свой, рабочий парень. Нет, не враг. Но… как же тогда. Ведь враг должен быть.

Враг — антисемитские настроения, примиренческое отношение к ним. Вот — враг. А Петька — оружие.

Петьку надо наказать, чтобы другим неповадно было. Тем, не нашим. А своих не острасткой брать. Надо работу ставить. Прав Митька. Да плохо и районщики врага видят. Нахватались верхушек и кроют. А это ли нужно нам? Они видят, как молодежь растет, как она с каждым днем становится все требовательней, все менее удовлетворенной. А от неудовлетворенности все и происходит…»

С этой мыслью забылся Ося, и скоро тихий храп указывал на то, что проблема решена.

Бюро коллектива назначено на шесть, но ребята собрались гораздо раньше. Первым пришел Якимов, за ним — остальные.

— Что сегодня в порядке дня? — обратился Петька «Медник» к Сахалинскому.

— Разве не знаешь? — А о чем прошлый раз толковали? — План работы обсуждаем сегодня, ответил тот.

— Значит… попотеем, — заключил Шалька.

Лист бумаги, лежавший перед Сахалинским с надписью:

оставался чистым, несмотря на 3-часовое обсуждение.

— Не так, ребята, — заговорил Шалька-агитпроп. — Чего мудрить? Пиши, Ося, по разделам: организационный, экономический, агитпропработа. Четверть часа и работы-то. Сколько союзных дней, сколько заседаний бюро…

— А содержание? — перебил его Якимов.

— А райком — то на что, — отпарировал Шалька.

— Чепуха, ребята, — вмешался экономработник. — Не о союзных днях толковать надо. У нас неурядица с квалификацией. С броней тоже. Эти вопросы поставить надо в план работы.

— Так я об этом и говорю. Это и есть экономработа, — особый раздел, — снова вмешался Шалька.

— Разрешите-ка мне слово, — вмешался до сих молчавший и с присвистом сосавший трубку — партприкрепленный.

— Нечего канитель разводить. Ведь вишь — два часа толкуют — знать, делать больше нечего, а дела — нуль… Я предлагаю: каждому члену бюро поручить сейчас проработать какую-нибудь часть плана и завтра к вечеру сдать ее Сахалинскому. А он уж пускай соединит, согласует с партколлективом и вынесет прямо на пленум коллектива.