— Русский корабль слева! — донесся вдруг испуганный голос с марса.

Саид-Али перебежал на наветренный борт. Закрытый прежде парусами, прямо на них надвигался корабль флагмана русской эскадры, «Твердый».

На шканцах, широко расставив ноги, стоял Сенявин. Сражение продолжалось всего около часа. Турки всюду биты и бегут. Однако успех надо развивать и добивать неприятеля, а слабый ветер в этом плохой помощник. Только что он получил печальную весть с «Сильного» — там убит храбрый и решительный капитан-командор Игнатьев.

…«Сильный» одним из первых решительно атаковал младших турецких флагманов, а когда те ускользнули к проливам, сблизился с другим турецким кораблем. Приближаясь к нему, Игнатьев задумал обрушить на врага весь бортовой залп.

— Приводитесь к ветру и ворочайте оверштаг. Будем бить супостата левым бортом, — передал он старшему офицеру, лейтенанту Шишмареву.

Когда «Сильный» подошел к линии ветра, он внезапно стих, и поворот замедлился. Продолжавший двигаться турецкий корабль оказался в удобном положении и открыл жестокий огонь.

Шишмарев, руководивший поворотом, вдруг услышал встревоженный крик:

— Командира убило!

Перебежав на правый борт, Шишмарев чуть не наткнулся на распластанное в огромной луже крови тело Игнатьева. Ядром перебило шею, из нее хлестала кровь, а рядом, искромсанная, валялась голова командира.

Весь сжавшись, Шишмарев негромко приказал оторопевшим мичману и двум матросам, сдернувшим фуражки:

— Тело командира обернуть простыней и отнести в кают-компанию.

Повернувшись к рулевому, крикнул:

— Так держать, прямо под корму турка! Боцман, ставить все паруса! Орудиям обоих бортов всех деков, товьсь!

Медленно, но верно «Сильный» приближался к неприятельскому кораблю, лишившему жизни их командира.

— Пали!

Град ядер и брандскугелей обрушился на турок. Повалились перебитые реи, засияли огромные дыры в парусах, задымилась тут и там верхняя палуба, зачернели пробоины в бортах. Турки, не открывая огня, в панике повернули корабль к берегу, но «Сильный» преследовал его даже под огнем крепостной артиллерии, и спасла неприятеля только наступившая темнота…

Адмирал бросил взгляд на алый флаг Саида-Али. Наконец-то он добрался до капудан-паши. Сокрушать и уничтожать флагманов неприятеля по традициям ушаковских сражений стало его главным правилом при встрече с противником.

«Твердый», сближаясь с «Седель-Бахри», непрерывно вел пальбу. Уже запылали пожары на его верхней палубе, упала надломленная половина грот-мачты, а Сенявин упорно шел вперед, сближаясь чуть не вплотную с противником, так, «что реи с реями почти сходились».

Внезапно с противоположного, наветренного борта, засвистели вражеские ядра, раздалась ружейная пальба.

— Ваше превосходительство, — донесся встревоженный голос Рожнова, — мы под самым берегом.

Сенявин перебежал на другой борт. В наступивших сумерках, всего в кабельтове, чернели бастионы крепости, изрыгавшие ядра и опоясанные вспышками ружейных выстрелов.

— Ворочайте на обратный галс! — с досадой проговорил Сенявин, глядя на уходящий «Седель-Бахри». Опять капудан-паша ускользал от него…

В наступивших сумерках укрывались в пролив, под защиту крепостных пушек, один за другим турецкие корабли. Неприятель бежал, но не был разгромлен. И, хотя потери турок были в десятки раз больше, Сенявин остался недоволен.

«Избитый враг ускользнул. Почему? Не было ветра, а значит, и скорости. Командиры увлекались атакой по корпусу, а надо было, как он требовал, прежде всего сбить верх, то есть мачты, такелаж, паруса, лишить неприятеля хода и маневра. К тому же порох и ядра беречь надобно. Не палить по неприятелю на большом расстоянии, суетясь в дыму. Россия далека, а впереди еще столько сражений».

Саид-Али благодарил Аллаха за то, что корабли кое-как убежали от разгрома. Но они были все сильно потрепаны. Неделю свозили на берег тысячи погибших матросов. Саид-Али искал виноватых в поражении. Он казнил своего вице-адмирала и двух капитанов на виду у всей эскадры. Приговор утвердил уже новый султан — Мустафа, низвергнувший Селима.

А русский флагман по-отечески распекал командиров за упущения.

Сенявин вошел в салон, когда командиры успели обменяться последними «баковыми» новостями и установилась относительная тишина.

Прежде всего адмирал остался недоволен тем, что многие командиры, начав бой с каким-либо кораблем, не доводили его до конца, а после одного-двух залпов переносили атаку на другого противника.

Особенно досталось командиру «Ретвизана». При этом Сенявин бросил многозначительный взгляд на Грейга — «Ретвизан» сражался под его контр-адмиральским флагом. Но больше других,Сенявин выговаривал Быченскому, командиру «Уриила».

— Ответствуйте, любезный Иван Тимофеевич, — обратился он к Быченскому, — почему вы не абордировали турецкого флагмана, когда тот ткнулся форштевнем в ваш такелаж и сломал себе утлегарь?

— Мне подумалось, что абордаж получится успешнее у задних мателотов — «Селафаила», «Ярослава», «Елены», — нисколько не смущаясь, начал Быченский.

— А что, ежели, — перебил вдруг Быченского флагман, — и «Селафаил» тоже размыслил бы таким же образом и пропустил турка для «Ярослава», а «Ярослав» уступил бы его «Елене» и так далее?

От дружного хохота задрожали переборки салона, а смутившийся Быченский развел руками и неловко переминался.

Жестом Сенявин посадил Быченского и, согнав улыбку, продолжал:

— Господа, каждый из вас никоим образом не должен упускать случай атаковать неприятеля с кратчайшей дистанции. Ежели сосед будет иметь случай помочь вам, то посторонитесь, но отнюдь не далее картечной дистанции. — Размеренно вышагивая по толстому ковру, Сенявин продолжал: — Всегда, господа, вы обязаны употребить все искусство ваше, чтобы схватиться с неприятелем на абордаж и при том не думать, что он вдруг сожжет вас.

Закончив разбор сражения, адмирал пригласил всех к чаю, напомнив, что завтра все должны закончить ремонт.

Сенявинские умельцы голыми руками привели в порядок корабли за два дня. Турецкие корабелы на великолепных верфях залатывали истерзанные корабли Саида-Али целый месяц.

В конце мая на эскадру пожаловали два гостя из Петербурга для переговоров с Портой — французский эмигрант, статский советник Министерства иностранных дел Поццо-ди-Борго[70], корсиканец и друг детства Наполеона. Даже Чичагов высказался о нем как об «авантюристе, неизвестно откуда появившемся и неизвестно в чьих интересах действующем». Чичагов настаивал поручить миссию переговоров Сенявину. Царь категорически отверг это: «Мне трудно предпочесть Сенявина, когда вы сами признаете его ниже своего поста даже единственно в морском отношении и когда он дал нам убедительные доказательства недостатка логики». Строптивый адмирал дважды отверг царскую «логику», а заодно и чичаговскую и оказался правым на деле…

Вместе с Борго прибыл молодой чиновник Константин Булгаков, сын старинного знакомого[71] Сенявина, бывшего посла в Турции. Его помнил Дмитрий Николаевич еще ребенком и потому принял очень тепло. Булгаков обрадовал адмирала:

— Батюшка вам кланяется и велел передать на словах, что в семье у вас все благополучно, Тереза Ивановна и детки здоровы.

Радостная весть взволновала адмирала. Скоро два года, как покинули родину он и его офицеры. Лишь однажды, с Игнатьевым, получили письма.

Разместив Борго, он привел молодого Булгакова в свою каюту.

— Располагайтесь, Константин Яковлевич, в моих апартаментах.

Булгаков, удивленно озираясь на изящную отделку, смутился: каюта флагмана была намного лучше той, где остановился Борго.

— Сие мой вам подарок, в знак уважения к вашему родителю, — успокоил его адмирал, — и, кроме прочего, пускай вам запомнится пребывание на кораблях русского флота. Когда еще такой случай выпадет.