С честью выдержал испытания военной судьбы в безнадежном, казалось, положении в Лиссабоне.

Сохранил корабли и людей, не уронил престиж России.

Всесильный властелин Европы, перед которым трепетали короли и императоры, не сумел привести к покорности русского адмирала. Тогда Наполеон окольными путями дал понять Александру, что Сенявина надо проучить.

Едва Сенявин ступил на берег в Риге, ему сообщили: «Государь император не склонен принимать вас ко двору». Так обычно извещали в Петербурге об опале… Александр не пожелал видеть адмирала. Во-первых, была просьба «брата» Бонапарта. А потом — как можно венчать лаврами победителя Сенявина в то время, как сам он несся быстрее русака, спасаясь от позора в Аустерлице…

Здесь же Сенявин вскоре узнал, что два года назад по собственному прошению — «отягощен духовной и телесной болезнью», а попросту — гонимый завистниками уволился от службы адмирал Ушаков. Вернувшись с эскадрой из Архипелага, он в душе питал надежду на достойную его званию и опыту должность. Для этого были основания.

«Русские моряки, — вспомнит о черноморцах военный министр Милютин спустя столетие, — могут гордиться кампанией 1799 года, не только на своей стихии, но в действиях сухопутных оказали они отличную храбрость, распорядительность и везде исполнили свой долг. Сам Ушаков приобрел себе прочную славу». И только не приметили этих заслуг ни новоявленный монарх, ни его присные. Нашли ему на Балтике должность командующего на гребном флоте, а потом перевели начальником береговых команд. Такого унижения Ушаков не стерпел.

«…Более сорока кампаний сделал на море, две войны командовал Черноморским линейным флотом против неприятеля, был во многих флотилиях с пользою… — писал он в прошении об отставке. — Ноне же при старости лет моих отягощен душевной и телесной болезнью и опасаюсь при слабости моего здоровья быть в тягость службе и посему всеподданнейше прошу, дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом поведено было за болезнью моей от службы меня уволить».

Получив прошение Ушакова, Александр, уловив в нем явную горечь и досаду, спросил Чичагова:

— В чем заключается душевная болезнь его? Наверное, ее облегчить возможно? Разузнайте.

Не смог допытаться Чичагов, Ушаков не снизошел до объяснений и ответил царю: «Душевные чувства и скорбь моя, истощившие крепость сил, здоровья, Богу известны — да будет воля Его святая».

Сенявин знал, что от несправедливости высочайшей страдали и Суворов и Кутузов.

Не ждет ли его такая же судьба?

Душевную отраду, как бальзам на сердце, принесла встреча с Терезой и детьми. Слезы радости, не слезы печали. Четыре года не виделись. Девочки обхватили с двух сторон, Левушка на руках цеплялся за эполеты. Николенька стоял рядом, смущенно улыбался, подрос, вытянулся… «Пора его в Морской корпус определять», — подумал Сенявин.

Тереза молча прильнула, долго плакала. После первых объяснений вспомнила о заботах:

— Все бы ничего, Дмитрий Николаевич, но деткам нашим потребно с каждым месяцем то и другое. И не всегда средства находятся.

Сенявин улыбнулся, развел руками:

— Я сам, Тереза Ивановна, гол как сокол. Кошелька который месяц при себе не ношу, кругом в долгах по службе. Однако деток милых в обиду не дадим. Сыщем деньги, на крайний случай взаймы будем брать. Хотя бы у Николая Семеновича Мордвинова.

— Спасибо ему, — призналась жена, — он и так нас не раз ссужал деньгами…

Не откладывая, Сенявин принялся писать отчет за прошлые кампании по финансам. Главное, о чем думал, — как побыстрее расплатиться с офицерами и матросами. Отрываясь временами от подсчетов и писанины, поневоле вспоминал тяжкие времена, когда там, в Средиземном море, приходилось изощряться, дабы как-нибудь сводить концы с концами.

…Деньги присылали с большими задержками, не вовремя и явно в недостатке. Чичагов все время волокитил, жадничал, а на эскадре временами не было ни копейки. Не было денег на продовольствие, жалованье не выплачивалось по полтора года.

Проволочка в Петербурге привела к беде. Сразу после Тильзита, в июле 1807 года, из Кронштадта вышел фрегат «Спешный» с крупной суммой денег для эскадры Сенявина. «Спешному» велено было еще и сопровождать тихоходный транспорт «Вильгельмину» с обмундированием для матросов и офицеров. Вдобавок на борт «Спешного» по указанию Чичагова взяли князя Голицына с семьей для доставки в Англию, хотя уже назревала война с ней.

Чичагов лично предупредил командира фрегата капитан-лейтенанта Ховрина:

— Головой отвечаете за семью князя, особое внимание уделите княгине, никаких там авралов с беготней матросов, полный покой и тишина.

«Попробуй-ка сам в шторм без авралов», — зло подумал Ховрин.

В Северном море начался шторм, паруса убавили. Княгиню и ее сыновей укачало.

— Я требую немедленно оставить эту тихоходную рухлядь «Вильгельмину», — раздраженно сказал князь Ховрину, — и как можно быстрее следовать в Англию.

— Но у меня инструкция идти только совместно с «Вильгельминой», — возразил Ховрин.

— Что мне ваша посудина с тряпками, — вскипел князь, — вы перед судом ответите, не дай Бог, что случится с княгиней!

Ховрин вызвал командира «Вильгельмины»:

— Берите курс к норвежским берегам, переждите шторм и идите самостоятельно. Место встречи Портсмут.

Под всеми парусами «Спешный» пошел в Портсмут, где простоял больше двух месяцев. Сначала «Вильгельмину» задержали противные ветры, потом дошли слухи, что началась война с Англией. Только в ноябре транспорт появился в Портсмуте. И тут действительно Англия объявила войну России, оба корабля были арестованы, все деньги пропали. Ховрин потом сошел с ума…

Деньги позднее кое-как выслали с аккредитивом, но их все равно не хватало. Дошло до печальных курьезов. В Лиссабоне нужно было раздобыть несколько сот рублей на продукты. Пришлось пустить в продажу рубахи, сапоги, личные вещи убитых офицеров. До этого их хранили, чтобы передать в России родственникам…

Доклад в Адмиралтейскую коллегию и «генеральный счет и ведомость, в какие команды и за что следует отпустить денег» Сенявин составил за месяц, и «пошла гулять губерния» по чиновным кабинетам. Кроме того, Сенявин сразу же по прибытии подал рапорт царю о выдаче призовых денег «за взятые и истребленные суда, крепости и артиллерию». В те времена по закону причиталось всем офицерам и матросам выплачивать деньги за уничтожение и пленение неприятельских кораблей по их стоимости.

Наступила весна 1810 года. Сенявин терпеливо ждал, а в это время произошла смена морских начальников. Чичагов вдруг запросился в отпуск по семейным обстоятельствам, сдал должность новому управляющему маркизу де Траверсе и уехал во Францию. Наступил «звездный» час маркиза, растянувшийся на пятнадцать лет…

«Траверсе умел приобрести расположение нужных людей, в числе которых был всесильный Аракчеев[75] и другие особы, близкие к государю. Мягкость характера, любезность, вкрадчивый ум и безупречное светское обращение, высоко ценимое тогдашним высшим обществом, приобрели ему симпатии, имевшие большое влияние и на его служебную карьеру».

Осенью, зимой и весной 1809–1810 годов жители небольших городков и деревень Венеции, Австрии, Пруссии становились невольными свидетелями не совсем обычного зрелища. Как правило, происходило это светлым днем. Вначале из-за околицы слышалась дробь барабанов. Потом на улицы выливалась довольно длинная, не менее тысячи человек, пестрая колонна людей, одетых в незнакомую форму. Если формой можно было назвать затрепанные и выцветшие шинели и фуражки, стоптанные сапоги, перетянутые веревками. Позади колонны на нескольких подводах везли разное снаряжение и больных.

Впереди строя шел офицер в форме, видимо старший по званию.

Когда весь строй втягивался в улицу, офицер поворачивался лицом к строю, шагая задом наперед. Барабаны смолкали. Офицер вскидывал руку вверх: