Теплым осенним днем 1793 года по каменистым сопкам, по покрытым галькой берегам долго бродили генерал-аншеф Суворов и вице-адмирал Ушаков, вглядываясь в корабли и морские дали. Им было о чем поговорить, многое объединяло и роднило их.

По чертежам Суворова на Корабельной стороне сооружали береговые батареи и укрепления. Ушаков искренне восхищался замыслами умудренного полководца, не так давно штурмовавшего Измаил.

Александр Васильевич поздравил Ушакова с присвоением чина вице-адмирала. Звание это пожаловала императрица еще весной, перед отъездом Ушакова из Петербурга. Там он оказался после Рождества, к новому, девяносто третьему году. Императрица пожелала видеть при дворе черноморского победителя. Заодно адмирал попросил отпуск за многие годы.

Победы Черноморского флота подняли еще выше престиж императрицы в Европе. Ушаков ехал в столицу, чтобы хоть на время уйти от опеки досаждавшего ему после кончины Потемкина Мордвинова. Но не успел он представиться начальству, как услыхал, что Екатерину поразил удар, она слегла, заболела и никого не принимала.

Потрясение у императрицы вызвала весть о казни Людовика XVI. Она никогда не верила в «таланты сапожников и башмачников» и давно советовала королю найти способ проучить их. «Я думаю, что если бы повесить некоторых из них, остальные одумались бы», — писала она в Париж, а сама с ознобом вспоминала Пугачева.

В столице объявили шестинедельный траур. Едва оправившись, Екатерина изливала негодование Храповицкому:

— За сей варварский поступок причастных французов следует совершенно истребить, вплоть до имени их.

Она объявила Сенату указ о разрыве отношений с Францией. Всем российским подданным запрещалось общение с этой страной. Из России высылались все французы, исключая тех, кто под присягой отречется от «революционных правил». В то же время Екатерина обласкала всех беглецов из Франции, бежавших от гнева народного. Тревожили ее вести из разных стран Европы…

В Петербурге Ушаков чувствовал себя неуютно. Званые вечера и придворные балы были не в его вкусе. К тому же он и танцевать не умел. Лишь однажды, на торжественном обеде в Эрмитаже, он обрадовался — рядом оказался приятный собеседник, генерал Михаил Кутузов…

К началу кампании Ушаков вернул Сенявина на эскадру.

По-доброму встретили своего товарища командиры на эскадре. Соскучившись по походной жизни, он целиком окунулся в близкие и родные ему будни нелегкой морской жизни. Отношения Сенявина с Федором Федоровичем наладились, и флагман ни разу не намекнул на былое, не вспоминал прошлое, а умудренный Сенявин, многое пережив и переосмыслив, не давал к этому какого-либо повода.

Год 1796-й изобиловал переменами. Для Сенявина год начался славно — пришел указ о производстве его в капитаны первого ранга. Затем он уехал в Херсон, командовать строительством там корабля «Святой Петр». Летом навестил Терезу, и они объявили о своей помолвке. Казалось ему, что выверенные временем чувства не должны обмануть.

В эту же пору к берегам Англии направилась с Балтики эскадра вице-адмирала Ханыкова[40]. Императрица начала претворять свои замыслы по усмирению «сапожников». Она вовлекла в союз Австрию, Пруссию и Англию. Но все внезапно изменилось. Императрица скоропостижно скончалась в начале ноября, и союз развалился.

Павел I, вступив на престол, отменил французский поход, отозвал эскадру Ханыкова из Англии.

На Черном море пока все шло своим чередом. В следующую кампанию эскадра Ушакова пополнилась только что построенным семидесятипушечным кораблем «Святой Петр» под командой Сенявина. По привычке флагман радел о новопостроенных кораблях. Едва «Святой Петр» бросил якорь в Севастопольской гавани, он тотчас поднялся на борт корабля.

Северный ветер обычно не разводил крупной волны в Севастопольской гавани. Корабли, стоявшие на рейде Большой Инкерманской бухты, при выходе в море «ловили» его и самостоятельно выходили из гавани. Находившимся же в Южной бухте кораблям приходилось при таком ветре вытягиваться на внешний рейд под буксирами гребных судов или ждать, когда ветер зайдет на удобные румбы.

В один из августовских дней 1798 года северный ветер как раз переменился на северо-восточный. Солнце клонилось к далекому горизонту, бросая прощальные отблески на брейд-вымпелы, трепетавшие на верхних, фор-бом-брам-стеньгах кораблей и фрегатов.

Ушаков вышел на кормовой балкон, чтобы еще раз взглянуть перед выходом на корабли эскадры. Предстояла экспедиция, какой не было со времен Чесмы. Только что разъехались командиры кораблей, фрегатов, бригов. Шестнадцать вымпелов отправляются завтра в Адриатику — шесть линейных кораблей, шесть фрегатов, репетичное судно, три брига. На них восемьсот орудий и тысяча семьсот солдат «черноморских адмиралтейских батальонов».

Адмирал расстегнул камзол, повеяло прохладой. «Опять Средиземное море, не бывал там, почитай, годков семнадцать». А впервые попал туда лет двадцать с лишком тому назад. Потом командовал придворными яхтами. Повидал императрицу, тех, кто рядом и близко был с ней, цесаревича. Да не раз. Многое слыхал на палубе поневоле, очевидцы проговаривались про дворцовые тайны и хитросплетения, часто под хмельком. Затем вновь плавал в Ливорно, там столкнулся лицом к лицу с Павлом I.

Он вынес на балкон кресло…

Едва диск солнца скрылся за горизонтом, заиграли зорю горнисты. Спускали флаги… Почти одновременно на всех кораблях, равняясь на флагмана, вздрогнули на стеньгах и дружно сползли вниз кормовые флаги с синим Андреевским крестом.

«Как нежданно, вдруг, все случилось с этим вояжем», — подумал Ушаков. В салоне лежал полученный два дня назад указ Павла:

«При получении сего имеете вы со вверенную в команду вашу эскадрою немедленно отправиться в крейсерство около Дарданеллей, послав предварительную авизу из легких судов к министру нашему в Константинополе г-ну тайному советнику Томаре».

Поневоле припомнились вехи главных событий последних двух лет…

При первой вести о смерти матери Павел по тревоге поднял свои гатчинские войска и на марше бросился в Петербург. Первым делом занял все входы и выходы во дворце. Бросился в покои матери, сам перелистывал все бумаги. С искаженным лицом, он, наскоро просмотрев, бросал в огонь пачку за пачкой еще пахнувшие духами бумаги…

Зубовы, как и вся «околотроностраждущая» челядь во все времена и эпохи, первыми оказались на месте. Узнав у Платона, «где стоит шкатулка с известными бумагами», брат Николай взял какой-то лист и протянул Павлу. «Павел, взглянув на оную, разорвал ее, обнял Зубова и тут же возложил на него орден Святого Андрея. По вступлении же своем на престол Павел сделал его обер-шталмейстером двора». Здесь же Павел нашел загадочное завещание матери вместе с другими секретными записями…

Распорядившись, где и как ее хоронить, Екатерина просила «носить траур полгода, а не более, а что меньше того, то лучше…

Библиотеку мою со всеми манускриптами и что с моих бумаг найдете моею рукой писано отдаю внуку моему любезному Александру Павловичу.

Копии с сего для лучшего исполнения положены в таком верном месте, что через долго или коротко нанесет стыд и посрамление неисполнителям сей моей воли…

Для блага империи Российской… советую отдалить от дел и советов… принцев Виртенберхских и с ними знаться как возможно менее, равномерно отдалить от советов обоего пола немцев». И ни слова о нем, законном наследнике, напротив — намек не только отстранить его, но и жену — «обоих пола немцев».

По существу покойная признала, что ее Павел — немец, сын немки и отца — более чем полунемца… Что сулило это России? Этим вопросом задавались всюду…

Воцарившись, император первым делом короновал своего умершего отца, Петра III. Затем останки вместе с гробом Екатерины II захоронили в соборе Петропавловской крепости. Отныне, согласно указу Павла I, наследование престола происходило по праву первородства в мужском колене. С тех пор тронного кресла династии Романовых ни разу не коснулись дамские юбки…