Она начала рвать письма еще в прихожей, по два сразу, яростно, в клочки. Вернувшись, с демонстративной брезгливостью отряхнула руки.

— Так. А теперь налей мне что-нибудь, да покрепче! И в стакан из-под горчицы!

— Правильно, запьем это дело, как и эти письма! — Мишь налила две изрядные порции водки. — А где ты остановилась? На вечеринке, опьяненные твоим возвращением, мы как-то не опустились до практических вопросов. Ивонна рассказала о своих мытарствах.

— Значит, пока поживешь у нас.

— Это с твоей стороны великодушно, но в Быджове, у бабушки, моя дочь…

— Значит, будешь жить здесь с Моникой. Если, конечно, втиснетесь в детскую комнату. По крайней мере в ней хоть на время поселится ребенок.

— А что скажет Мариан?

— Он все равно живет больше в институте и для института— чем дальше, тем больше. В последнее время он приходит домой уже только ночевать.

— Ну, тогда спасибо, змея подколодная!

Крчма уселся в «свое» кресло под торшером, машинально взял газету, словно был у себя дома.

— Что вам предложить, пан профессор? — осведомилась Мишь.

— Как всегда.

Из детской комнаты донеслись голоса, потом оттуда выбежала девчушка, остановилась при виде незнакомого человека.

— Ты Моника, правда? Какая красивая у тебя кукла. Она тебя слушается? А как ее зовут?

— Долли. Ее зовут Долли.

— По-моему, она не очень послушная, если ты так часто дерешь ее за волосы: вон уже чуть ли не половину выдрала!

— Тетя Мишь сшила ей платье. — Моника решила отвлечь внимание от грехов своего раннего детства и с гордостью понесла показывать куклу Крчме. За нею вошла Ивонна, поздоровалась.

— Моника, не приставай к дяде, — взяв дочку за руку, вывела ее из комнаты; когда Ивонна злилась, у нее сужался кончик прямого носа, а ноздри, наоборот, расширялись. — Ну, пан профессор, вы отличились!..

— Но-но, что за тон! — С маленькими женщинами я еще кое-как справляюсь, со взрослыми дело обстоит хуже. — Подумай сама, Ивонна! Где бы ты сейчас предпочла быть, только — правду! Там или здесь, дома?

— Типично ваша демагогия… Ну, здесь, — досадливо ответила Ивонна.

— Тогда в чем дело? Ты здесь — и, вполне возможно, в известной мере благодаря нам. Так что радуйся и не дери глотку… Пардон, — он оглянулся на дверь детской, но Моника уже скрылась за нею.

— Никогда бы не подумала, что вы такой интриган!

— У меня теперь больше времени на интриги — мне ведь не надо теперь исправлять школьные тетради.

Открыв входную дверь своим ключом, вошел Мариан, поздоровался с Крчмой, кивнул Ивонне.

— Вот чудо, что ты сегодня так рано! — воскликнула Мишь

— Когда в институте начинают новую тему, всегда работы невпроворот. — Мариан, избегая взгляда жены, обращался словно к одному Крчме. — За день, то есть за смену, успеваешь чем дальше, тем меньше. Об этом заботятся кой какие инстанции, не желая понять, как важно оградить хотя бы некоторых работников от помех в рабочее время. Корреспонденты радио или газет заставляют отвечать на непрофессиональные, из пальцев высосанные вопросы и ни черта не знают о том, что тридцать пять процентов людей умирает от злокачественных опухолей!

Ивонна посмотрела на Мариана так, будто ее удивил его обиженный и в то же время самоуверенный тон; он это заметил.

— Тем более, что отдельный человек не в силах сделать так уж много. Можно говорить о великой удаче, если он сумеет продвинуть знание проблемы хоть на шажок по сравнению с предшественниками. — Мариан попытался смягчить впечатление от своих резких слов.

— А известно тебе правило, рекомендуемое для творческих натур, — о необходимости поддерживать максимальный контакт с жизнью? — спросил Крчма, и пускай Мариан сам решает, насколько этот вопрос провокационен.

— Мне прежде всего необходим контакт с жизнью белых мышей.

— Не очень лестно для людей, — заметила Ивонна.

— Льстить людям не входит в мои обязанности, а мыши нужны мне по совершенно ясной причине, — ласковым тоном произнес Мариан. — У них, в отличие от людей, цикл воспроизводства краток, что дает нам возможность выводить генетически точно определяемые так называемые инбредные или сингенные линии опухолей.

А вот теперь, приятель, ты малость переборщил, глянул на него Крчма. Интересно, что хочешь ты компенсировать этаким способом?

— Это называется поставить кое-кого на место, — бросила Ивонна. — Однако мне стоять на месте некогда, мне пора лапшу варить.

— Разговаривай с нами как с людьми, — вмешался Крчма. — Речи твои, приятель, уж больно для нас учены.

— Прошу прощенья, — нахмурился Мариан. — Мне бы не хотелось докучать вам неинтересными вещами. Тем более, что мы уже долгое время топчемся на месте: природа бывает порой стойким противником…

— Не оттого ли, что вы, ученые, все стараетесь навязать ей свою волю, меж тем как сама она лучше вас знает, что к чему?

— Чепуха, Ивонна. Природа, я бы сказал, разума не имеет, она не производит никаких целесообразных, а тем более целенаправленных действий. За примерами недалеко ходить, если речь зашла о целесообразности природные процессов: какой смысл имеют, например, злокачественные опухоли, попросту говоря, рак? Губить здоровые организмы? Зачем?

— Быть может, это жестокое, но все же логическое средство регулирования — ведь земному шару начинает угрожать перенаселенность, — откликнулась Мишь.

— Вряд ли, — возразил Мариан. — Термин «karkinos»[80] ввел Гиппократ, а в ту пору никакое перенаселение земле не грозило. Не говоря о том, что злокачественные опухоли обнаружены и у рыб, у змей, у птиц и почти у всех млекопитающих.

Наступило молчание — будто в воздухе повисла невысказанная Марианом мысль: опять я забыл, что вы не можете быть мне равными собеседниками в области моей профессии… И, очевидно, ему самому стало от этого неловко, потому что он поспешил нарушить молчание:

— Забыл вынуть почту, сейчас вернусь!

— Я пойду! — с жаром заявила Моника о своем недавно завоеванном праве.

Мариан отдал девочке связку ключей, и она, гордая тем, что ей самой предоставлено выбрать нужный, вышла. Вскоре она притащила газеты и прочую корреспонденцию.

— Что-нибудь интересное? — спросила Мишь, когда Мариан вскрыл какую-то бандероль.

— Перница прислал свою новую работу по лейкемии, — ответил Мариан, первым долгом заглянув на предпоследнюю страничку рукописи.

Все ученые одинаковы, подумал Крчма: прежде всего интересуются списком использованных в работе источников— не цитирует ли автор их самих — и в зависимости от этого определяют свое отношение к работе… А как дела у Мариана? Времени прошло немного, а у него уже новая тема. «Необходимо своего рода равновесие между важностью проблемы и вероятностью ее разрешения, иначе усилия целой жизни могут оказаться всего лишь пожизненным блужданием в потемках», — так выразился однажды Мерварт.

Крчма задумчиво наблюдал, как Мариан рассеянно взял в руки работу бывшего сотрудника, а ныне конкурента, как он бегло перелистывает ее и снова кладет на стол. Не искушает ли его скорый успех, достигнутый в столь молодом возрасте, пускаться по всякому следу, который мог бы сулить очередной скорый успех?.. Как он только что ласково, но тем более пренебрежительно поправил Ивонну и Мишь… Однако давно миновало время, когда я мог хоть в чем-то влиять на образ мыслей, а то и на поступки моих детей…

— А твои как дела, голубушка? Думаешь ли ты вообще о какой-нибудь работе? — обратился он к Ивонне, чтобы покончить с раздумьями о самом удачливом из своих сыновей.

— Все не так просто, пан профессор. Стоит мне указать в анкете, что я вернулась из Германии, и сразу возникает неловкость — и оказывается, что должность уже замещена, или на псе перестали поступать фонды зарплаты, или она упразднена по реорганизации и тому подобное До сих пор меня вызывают в Госбезопасность, все интересуются, как было дело-то да как я там жила… Одним словом, работодатели за меня не дерутся. Да вы и сами не положите руку в огонь, что я не Мата Хари! И с жильем в том же духе: комната в общежитии — только мечта, а снять что-нибудь — квартирохозяйки пугаются, что Моника изрежет занавески ножницами или намалюет чернилами рожи на обоях…