Серый волк свернул с дороги, Скрылся в снежной кутерьме. Уношу скорее ноги: Что у зверя на уме? Нападет, ему недолго, Обстановка – благодать: Так и так, ругал, мол, волка? Потрудись ответ держать! Фантазируя без меры, Словно в чем-то виноват, Шел я, жуткие примеры Вспоминал до крайних хат. 1982 У озерка – коровий стан, Старик пастух в кепчонке потной, О том, что рядом Казахстан, Напомнил всадник искрометный. И с ястребиной высоты Неуловимо пекло льется. И жадно жалят пауты Круп молодого иноходца. Хрестоматийная печаль: Промчал седок и чисто в поле! И все равно кого-то жаль По-настоящему, до боли. 1982 На ель уселась снова От голода вздремнуть. Нет дедушки Крылова, Помог бы чем-нибудь. На сумрачные кроны То снег летит, то дождь. Все косточки вороны Пронизывает дрожь. Конечно, жизнь воронья Сплошная маята. Но каркнула спросонья И, вроде бы, сыта! 1983 Блестящий зал! Веселье и уют. Искрят манишки, Платья в позолоте. Вот оркестранты С трубами встают И приступают С удалью к работе. Столкнулась медь – И ожил вмиг партер. Танцуют все: Изволь поторопиться! А я – вполне приличны Кавалер – Стою один. Прости меня, столица! Пусть этот зал Оркестром окрылен, Пусть он возвышен! Я не протестую. Как мастерски Выводит саксофон За парой пару, Тонко волшебствуя! А как солист прекрасен, Боже мой, Когда откинет голову Устало, Что «бабочка» С манишки золотой Вот-вот от блеска Выпорхнет из зала! Так почему ж, скажите, Этот зал Меня уносит с грустью К той поляне, Где я парням И девушкам играл На безотказном Стареньком баяне?.. 1967–1982 Скрип розвальней, скрипы гужей, Свет ламповый, печь да ухваты, Глухой говорок ворожей... За окнами год сорок пятый. За окнами трели скворца И первый ручей с косогора. Но нет еще с фронта отца. Придет! И, наверное, скоро. Недаром, черны, как грачи, Старушки сошлись у колодца, Мол, было явленье в ночи Георгия Победоносца! И грозный Илья прямиком Мчал по небу в яркой рубашке. И пахли густым деготком Гужи его громкой упряжки. И все это – к миру, к любви! Но главное – бабке Меланье Привиделся храм на крови, А это к родне и свиданью. 1983 Не помню лиц и глаз, Примет особых нету: В кроссовках «Адидас», В одежке из вельвета. Прижали – будь здоров! И весело, и рьяно Простых моих штанов Обрыскали карманы. Плечистый паренек Постанывал убито: «Какая, кроме строк, Наличность у пиита!» Не пентюх, не дебил, Как понял по тираде, «Иди!» – он процедил, В глухом смятенье глядя, Как тропкою прямой, В штиблетах ширпотреба, Я пошагал домой, К себе домой – на небо. 1983 Избыток сил не от вина – От праздника души. Я шел на службу и одна Мне крикнула: «Пиши!» Я обнял мать, отца обнял, С друзьями покурил. И зашагал на свой вокзал, Такой счастливый был. Такой огромный материк Стелился от крыльца. И я забыл горячий крик, Черты ее лица. Но поняла меня страна И бог меня простил. Да заприметил Сатана И бесов напустил. Был первый в чине старшины, Второй – алкаш-старлей. Один – под каблуком жены, Другой – овчарки злей: «А ну ко мне! – и я лечу, – Романтик, вашу мать! – Дохнул «портвейном», – Растопчу!» И ну (вдвоем) топтать. Терпел я. Мускул не один Не дрогнул на лице. Сжимал три года карабин, Чтоб дать салют в конце. Прощайте все. Имею честь, Старлей и старшина. Я понял: в мире зла не счесть, А Родина одна! И снова шел вперед, вперед, Былому не бывать. Лет десять минуло. И вот: – Ты счастлив? – Как сказать... Она возникла – хороша! – На будничном пути. – А ты? – заинела душа. – А я спешу...прости... Был день, как день, Но, черт возьми, Хоть жизнь напополам! Малышка годиков семи Звала: «Скорее, мам...» Ей было в мире, как во сне Предпразднично светло. Но оттого не легче мне. И легче оттого. 1983 |
