Любила, мучила, жалела,

Сковала тысячей оков.

Какого черта!

Надоело.

Я взял билет – и был таков.

Под стук железный,

Стук колесный,

Легко сойти за бодрячка

За разговором несерьезным

И за игрою в дурачка.

Но я и в карты отупело

Гляжу: валеты, короли...

Любила, мучила, жалела.

Любила ли?

Прилетал самолет... А зачем? Уж теперь не узнаю!

Пусть побольше загадок останется нам на Руси.

Помню, в озере Долгом, зеленую тину глотая,

От моторного рева ушли в глубину караси.

Самолет покружил, опускаясь во поле широком,

По которому резво коняга трусил под дугой.

Помню, мы от винта раскатились веселым горохом,

И ковыль заклубило спрессованной силой тугой.

И казалось – небес опускался за ярусом ярус,

Чью-то кепку удуло в угрюмый дурман конопли,

Чьей-то белой рубахи надулся восторженный парус,

И смущенные бабы держали подолы свои.

Из кабины ПО-2 показался таинственный летчик,

Он на землю сошел и «Казбек» мужикам предложил.

Сразу несколько рук потянулось, и только учетчик

Угощенья не принял – он, знать, в РККА не служил.

Прилетал самолет... Пустяки, приключенье какое!

Ну село всполошил, от работы, от дел оторвал.

И поднялся опять. Но надолго лишил нас покоя:

Ведь не зря же, конечно, он, тратя бензин, прилетал?

Нет, не зря... Ах, как он растревожил меня, шпингалета:

«Буду летчиком – точно! – решил, – А доверит страна,

Сам сюда прилечу я со сталинским важным пакетом,

Папирос дополна и конфет привезу – дополна!

А на землю сойду – от сапог только солнышко брызнет!

И на чай, на блины со сметаной родня позовет.

В ту уж пору, конечно, мы все заживем в коммунизме...»

Дальше спутались грезы. Позвали полоть огород.

Снова возле домов мужики с топорами потели,

Так никто и не слышал мальчишечью думу мою.

На Засохлинском острове сильно березы шумели,

И журавль у колодца раскачивал долго бадью.

По двору ходит Миша.

Мирно, светло ему,

Походя ребятишек

Учит тому-сему.

Валя жива-здорова,

Тело из кофты прет.

Пойло несет. Корова

Теплое только пьет.

Есть еще бабка Настя,

Настует порося,

Много в ней было власти,

Да испарилась вся.

– Миша! – зову несмело.

– Некогда! – говорит.

Вижу, как то и дело

Он за водой пылит.

Вот уж за вилы Миша

Взялся, несет сенцо.

Грудь под шубейкой пышет,

Смотрит заря в лицо.

С думой о росном лете

Тоже смотрю в рассвет:

Кажется, на планете

Зла и раздора нет...

Грубо стучался в сени,

Рявкал, «качал права»,

Руки ломал сирени,

Выдержала едва.

С петель содрал воротца,

С маху и – в колею.

В черную пасть колодца

Кинул, гремя, бадью.

Не сомневаясь в силе,

Враз раскачал избу.

Ведьмы, какие были,

Вылетели в трубу.

С треском свалил ограду,

С крышей наколбасил.

Что-то ведь было надо –

Столько потратил сил!

Кличет и кличет телка

Женщина возле ракиты.

А у меня, рыбака,

Спит поплавок, как убитый.

– Где же ты бродишь, варнак! –

Все еще кличет, хлопочет.

Шустрая речка Кармак

Острые камешки точит.

Да, усмехаюсь, беда!

Вслух говорю шаловливо:

– Здесь же не выгон... вода!

И поплавок заводило.

Бросила прутик в траву:

– Благодарю за науку... –

Надо ж, крючок на плотву

Выловил, кажется, щуку!

Шуршит белесый ягель,

И громче звуков нет,

Как будто по бумаге

Печатается след.

Плашмя ложатся тени,

В овраг ведет тропа,

Где жертвенных оленей

Белеют черепа.

Устроен зло и просто

Потусторонний мир.

Я кланяюсь погосту

С названием – халмир.

На тундровой дороге –

Случайный интерес:

Языческие боги

Мерещатся окрест.

На сумрачные лики

Шагаю прямиком,

Жемчужинки брусники

Хрустят под каблуком.