Прямо к ужину и подоспели, Видно, дом наш попал на пути. Половицы скрипели и пели, Занавески плескались в кути. Помню точно, что не было пира, Было хлебушка полкалача. Но дымилась картошка в мундирах Из ладони в ладонь. Горяча! Это мать подала. А у печки Батя шумно лучины тесал. Над коптилкою слабым сердечком Керосиновый свет угасал. И наутро мы их покормили Лишь потом, проводив за порог, Я спросил: – Ну а кто это были? Мать вздохнула: – Да люди, сынок... 1979 Да, идиллии нет и не будет, И пора, не сваляв дурака. Без гордыни подумать о людях И отчаливать из Кармака. Что ж, пора! Потихоньку оденусь И поверю, что жизнь хороша. Боже мой, а куда ж еще денусь. Коль и здесь не на месте душа! Коль и в этой избе придорожной Запереться навек не смогу – От себя, от друзей ненадежных, Что злословят в досужем кругу. Будет в жизни и горше и слаще, Но сегодня, светлея лицом, Все любуюсь на иней бодрящий: Побродить бы еще с ружьецом. 1979 «Вечер памяти Ермакова». Над Казанкой – добро взглянуть, Накаляется поселковый Забураненный млечный путь. Над Казанкою – крыши, крыши, То задумчивы, то светлы. Вот и мы содвигаем ближе Наши праведные столы. Новый клуб нагревали долго Ермаковские земляки. А за окнами ветер волглый, Неокрепшие топольки. А за окнами стог соломы, И под снегом трава жива. Но в груди застревают комом Необкатанные слова. Вечер памяти... Вечер, вечер – Скромный и дружеский ритуал. Жил, как праздновал, человече, Книги солнечные писал. Поклонялся родному полю, Добрый вырастил урожай. Слышу давнее: «Пишешь, Коля? Если взялся, не оплошай!» Слышу во поле завируху, Завивает – не разобрать. В этом поле, хватило б духу, Будем яростнее стоять! Не о том ли шумят в застолье Сотоварищи и друзья? Только слышится: «Пишешь, Коля? Оплошать нам никак нельзя!» 1979 Еще не пир поганых птиц, Не крики и не стоны, – Он слушал – доят кобылиц Наложницы и жены. Еще туман не отступал От бивака Мамая. Но Челубей коня седлал, Утробно отрыгая. Еще зарей был обагрен Ковыль у коновязей. Но Пересвет из-под знамен Ждал только знака князя. И жаждал, жаждал русский меч Кровавого объятья. И молвил князь Димитрий речь: За Русь ударим, братья!» Когда ж рассеялся туман, Когда настало время, Впервые вздрогнул грозный хан, Ловя ногою стремя. 1980 К полудню даже стало жарко, На солнце вышли старики. А снег в накрапинах солярки Еще годился на снежки. Такой денек не зря подарен, Мы дружно встали по местам... Тут и настигло нас: – Гагарин! – Тут и узнали мы: Он – там! Да, он уж в далях неба мглистых Победно мчал за окоем Над нашей школой трактористов В железном спутнике своем. Он мчал над домиком под горкой, Что ждал на праздники меня, Мчал над Москвою, над Нью-Йорком Он видел: вертится Земля! Как я мечтал об этой доле, Как я хотел взлететь тогда! Но пусть не в космосе, а в поле Моя осталась борозда. Ведь те поля, что мы вспахали. Подняли к солнцу зеленя, Его, гагаринские, дали С родной землей соединя. 1980 Солончаки, солончаки. От зноя спекшиеся трапы. И ни колодца, ни реки, Один лишь суслик у капаны. Да чудом держится пырей, Хоть просит дождика из тучки. А дальше снова суховей Качает красные колючки. Но что поделаю? Кулик И здесь нахваливает кочку! Я тоже барин не велик, Иду-бреду себе пешочком. Вновь перелески да поля, «Ижи», наделавшие грому. Да это ж родина моя! Иду и радуюсь живому. 1980 |
