Поленница к поленнице – И кладка хороша! Труды мои оценятся, Ведь вложена душа. Я по-крестьянски бережно Минутой дорожу. Безвестности, безденежью Топориком грожу. Поленница – к поленнице, Кладу, не устаю. Красивой современнице Полешки подаю. Хоть комары-комарики Едят нас, будь здоров, Не отступлю от лирики И на укладке дров. Да-да, зимой оценится Старательность моя: Поленница к поленнице Березовая! 1979 Несут как по воздуху сани! Морозно. И кучер с кнутом. В огнях неусыпных гераней Сияет родительский дом. Приедем, на печь завалюсь я: – Кто сладко мурлыкает здесь? Кот Васька проснется на брусе, Наэлектризованный весь. Как вкопана, встала упряжка. – Э – гей! Распрягай рысака! – И мама... И падает чашка... Лет двадцать прошло? Иль века? Опять нас встречают герани. Но скольких не вижу огней... Ах, сани, морозные сани, Безжалостный топот коней! 1979 В гимнастерке застиранной, скромной, Да и выправкою – не орел, Он стучался к нам полночью темной, Обогрелся и дальше побрел. Детство, детство! По белому свету Сколько сирых прошло и калек! Но запомнился сумрачный этот, Неприметный ночной человек. Может быть, на побывку спешил он, Может, в полк возвращался назад? У дороги проселочной стылой Похоронен боец, говорят. И душа – то болит, то отпустит: Столько было чудес на земле, Что не верится собственной грусти, Безымянным могилам во мгле. Вот узнать бы в селеньях окрестных, Старожилов бы надо спросить: Не стучался ли к ним неизвестный, Не просил ли кваском напоить? 1979 В Сургуте мороз. И в гостинице тесно. У солнца о нас не болит голова. Я тоже застрял, и пока неизвестно, Когда отогреют к полету Ан-2. Ну как тут не вспомнишь крестьянские сани Возницу в тулупе, себя на возу, Как прямо с мороза в натопленной бане Сияет распаренный веник в тазу. Ну как не заметишь, что город в запарке, И в орсовской лавке не продан товар, И густо над крышей вон той кочегарки Клубится совсем неизбыточный пар. В такую бы пору за чаем семейным Посиживать мирно, не зная хлопот. Но требует «шайбу» на поле хоккейном Охочий до зрелищ сургутский народ. В глубины уходят долота и буры, Вот только железо – серьезный вопрос – Нет-нет да не выдержит температуры, И снова руками разводишь: моро-оз! 1978 И тишина, и белый русский снег На деревянных улочках Увата. И на снегу резвятся пацанята, И я брожу, бывалый человек. Вон трактора с прицепами бегут, Они спешат, наверно, за соломой. Вот катерок во дворике райкома, А там паром и зимник на Сургут. Не пережив разора и беды, Здесь снова ждут с тревогой половодья Губительная мельница воды Не раз топила лучшие угодья. Разгул стихии! Бог ее простит. Но от людей бежали зверь и птица. Какая тут душа не загрустит И в торжестве добра не усомнится! Когда ж опять взбунтуется Иртыш, Грозя разором целому району, Я так хочу, чтоб радость этих крыш Не потревожил холод похоронный, Чтоб где-то был паром на берегу, И ребятня на улочке знакомой, И катерок, зимующий в снегу, И «Беларусь», спешащий за соломой... 1979 Со всеми грачами, стрижами Хоромы – считай, терема – Берут за гроши горожане В пустующих селах дома. Летят «Жигуленки» и «Лады» По следу телег и саней. Не стало привычного лада У старых лиричных плетней. Случайно в тенетах чердачных То прялка, то серп удивит. По все же расчетливый, дачный, Спеша, утверждается быт. При всяких лихих переменах Мы рады кивать на судьбу. Я тоже купил за бесценок В сибирском селенье избу. Конечно, морковка, редиска, И речка, и поле – близки. Но чувство – как будто у близких Все это отнял воровски. 1979 |
