Хочу забыться сном желанным. Уснешь ли, – В хлопотах родня. А тут сосед набрался рано, Явился, Шарика дразня. А он не злится, мирный Шарик, Он смотрит преданно в глаза. И я, студент-гуманитарий, Взрываюсь сам: – Оставьте пса! Оставил. Что ж, читаю Блока, «Дыша туманами» пока. По вот несется с зернотока Густой фольклор кладовщика. До книг ли тут? Бегу галопом На зерноток и – до темпа. Потом в кино идем всем скопом – Конечно же, на Шукшина. 1980 Парадное волненье, Юнцов неровный строй. Встречает пополненье Оркестр полковой. Подобраны красиво Фуражечки к лицу. Все это было, было Со мною на плацу. Гвардейская осанка. И барабанный шквал. «Прощание славянки» Венчало ритуал. Мы износили честно Обувку не одну. Под почести оркестра Простили старшину. А что потом? Узнать бы Гуляло полсела. Славяночка на свадьбе Счастливая была. 1980 Только снег да мороз, отходящий ко сну, Только груды бульдозером столканной глины, Только губы опять услыхали весну – Это зной долетел из Ферганской долины. Это горькая накипь отпала с души, Это снова со мною старинные книги. Это жаждет прохлады далекий Карши. Ледниковой остуды желают арыки. Там гранатовым соком рассвет окроплен, Но живучи во мгле поученья Корана. Это, видно, оттуда сквозь микрорайон – Снег копытя, промчалась орда Чингисхана? Что ж вы плачете, нежные строфы мои? Что от топота стонешь, морозная рама? Это просто мираж! А вошел Навои. Это просится в руки мне томик Хайяма. Я беру. Ни разлада, ни сумрачных лип, Ни дрожанья чинар, ни тоски кипариса, Ни печально бредущих в хвосте колесниц Полонянок, чья кожа белее кумыса. Только острые стрелы восточных очей, Только лики красавиц шафранного цвета. «В этом мире глупцов, подлецов, торгашей [2]». Может быть, красота лишь спасает поэта! Это снова дохнула в окно Фергана, Это сумрачных слей качаются пики. Я глаза поднимаю: в полнеба – луна. И да здравствует мир красоты луноликий! 1980 То ли кара настигла какая, То ли магия чья догнала? Прочитал. И что делать, не знаю: Невеселые наши дела! Помрачнел, как от грубого фарса, Поднял взор в поднебесную жуть: Две орбиты – Плутона и Марса – Направляют мой жизненный путь. Две звезды агрессивного толка – Над всемирным коварством и злом. Помолчал я в раздумии долгом: Поделом тебе, брат, поделом... Но такая уверенность' крепла: Нипочем ни пожар, ни потоп! Вот строка: «Возродишься из пепла!» Обещал мне легко гороскоп. 1980 Села родного не узнать, Как будто власть переменилась. Мрачней отец, старее мать И я угрюмей. Что случилось? Как будто мир его и лад К былому разуму не тянет, Как будто много лет подряд Здесь правят инопланетяне? На «москвичах, на «жигулях» Пылят и катят незнакомо. Безлюдно к вечеру в полях, Зато битком у гастронома. Глаза прикрою: ты ли, Русь? Во мгле полыни и пырея? И снова мрачно оглянусь: Не пугачевщина ли зреет? Строка, быть может, не права, Поищем лучшие глаголы. Но не хочу плодить слова И соловьем свистеть веселым. Не то чтоб нечего сказать, Не то чтоб правда не по чину А просто горько сознавать, Что я и сам тех бед причина… 1981 И стаи галок на крестах... А. С. Пушкин Спилили кресты. И поспешно Иконы и фрески – в куски! Конечно, трудились успешно Уездные еретики. И тут же над куполом – Небыль! – Багряно расправился флаг. Казалось, обрушится небо: Содом и Гоморра, И – мрак! Держались небесные дали, Как после набата, гудя. И галки, крича, Пролетали, Насиженных мест не найдя. Свобода! Ни черта, ни бога! Желанное время пришло. А время всевидящим оком Смотрело И дальше текло. В работах и в битвах сгорало, И в сталинском гневе крутом, Восторга слезу утирало И слезы безверья. Потом. 1981 |
