Тавтав уехал на оленях за хворостом к морю, ушла в ярангу его жена Аретваль. Тотто и Аретагин пошли в стадо помочь Нутелькуту перегнать оленей на новое место, которое еще вчера присмотрел Аканто. Остальные женщины и пастухи зашли в ярангу.

Женщины повесили над костром в холодной части яранги — чоттагине — большой, черный от копоти котел, наполненный снеговой водой, нарубили мороженого мяса. Аретваль сидит на корточках возле костра и мнет сильными руками меховую одежду. Когда влажный олений мех высыхает, то становится твердым и жестким, а для того чтобы он снова стал мягким, пригодным для носки, его нужно долго и тщательно мять. Через час-другой вернется с дровами Тавтав, одежда его будет мокрой, вот и готовит Аретваль для мужа сменную сухую одежду.

Не торопясь, мирно — не то что мужчины! — ведут женщины свои разговоры. Разговоры о том, что нужно шить новый рэтэм для третьей яранги; что прохудились торбаса у холостяка Нутелькута и их необходимо починить, а для этого надо сделать нитки из оленьих сухожилий; что снег вокруг яранги потемнел от дыма и теперь за чистым снегом ходить далеко; что пора перекочевывать на новое место, ближе к другой оленеводческой бригаде, тогда можно будет навестить друзей и родственников; что мужчинам надо съездить к рыбакам за рыбой, потому что скоро кончатся запасы мороженого хариуса и гольца, а без рыбы одно мясо скоро надоест; что Анканны беременна и нужно следить, чтобы она не делала тяжелую работу; что сынишке Тавтава шестой год и ему скоро идти в школу… Бесконечно длинны женские разговоры.

Яростно надрываясь, залаяли собаки, всполошились в пологе пастухи, переглянулись в чоттагине женщины: кто-то не свой приближается к ярангам. Женщины повесили над костром еще один чайник: гостей надо встречать свежим горячим чаем. Накинув на плечи кухлянки, без малахаев, Аканто и Тынетегин выскакивают на улицу.

— Смотрите, смотрите… Вон собачья упряжка. Быстро приближается. Охотник, наверное, едет. Только у них такие быстрые собаки…

Далеко-далеко на ровной, уже посеревшей в сумерках снежной глади видна крохотная, еле заметная точка. Она быстро приближалась, и уже через несколько минут можно различить фигуру каюра, его взмахивающие руки, раскрытые пасти усталых собак…

Сквозь узкую щель белого заиндевевшего малахая светятся радостью черные глаза охотника Аляно: кончился долгий путь, наконец он в кругу друзей…

— Еттык! — подходя к остановившейся упряжке, кричит Аканто.

— И-и, — отвечает гость.

Собаки враждебно встречают прибывших собратьев, шерсть на спинах дыбится, они рычат. Псы в упряжке хватают пастью снег и устало ложатся. Они не лают, даже не рычат: не до того им.

— Илюке, тише. Кыш! — цыкает на собак бригадир и, обращаясь к охотнику, спрашивает: — Как доехал?

— Ничего, хорошо. Но чуть мимо яранг не проехал. Спасибо, на свежий след оленьей упряжки наткнулся. Сначала не знал, в какую сторону ехать, трудно было понять, куда пастух ехал: от яранги или, наоборот, в ярангу, след совсем нечеткий. Потом присмотрелся: размашисто, широко олени бежали, значит, еще не устали. Думаю, значит, от яранги пастух поехал: не гнал бы, наверное, оленей, если б ехал издалека.

— Это Тавтав за хворостом поехал.

Тынетегин остался кормить собак, а Аляно с бригадиром зашел в ярангу. Женщины хором поздоровались с охотником, помогли ему раздеться, дали новую кухлянку, сухие меховые чулки.

Старый Аляно щуплый, болезненный на вид. Говорит он шепеляво, слегка присвистывая сквозь тонкие бледные губы.

— Я приехал к вам по делу. Чай у нас кончился, и сахару совсем мало. Мясо есть, галет много, мука, масло есть. Всего много, а чая нет. В поселок некому поехать, песец хорошо идет. Хотел к вам послать молодого Ятгыргина, да побоялся, что не найдет. Рыбу вам привез, давно брали, наверное, кончилась?

— Немного осталось, — отвечает Аканто. — Еще немного, и женщины стали бы надоедать: вези рыбу, вези рыбу. Спасибо, выручил. Чая у нас много, бери сколько хочешь.

Вскипела вода, и женщины побросали в котел жирное оленье мясо. Ужин скоро будет готов.

Солнце почти скрылось за горизонтом, виднеется только маленький его алый краешек. Погасла алая заря, погасло алое свечение снега, и только кое-где еще на небе розовеют большие бледные пятна облаков. Небо посерело, на нем появились первые крупные, пока неяркие звезды.

Тихо-тихо. Ночью мороз будет сильным. Нелегко в такое время дежурить в стаде. Холод в любой одежде сковывает. Ходить да ходить нужно, присядешь — уснешь, а если уснешь, то можешь и не проснуться. Правда, я не помню случая, чтобы в тундре замерз оленевод. Об этом, наверное, не вспомнит даже и старый Аканто, хотя он-то пастушит почти шестой десяток.

Вернулись из стада Тотто и Аретагин, угомонились собаки, лежат, свернувшись мохнатыми клубками, у яранги. Вот-вот должен подъехать с дровами Тавтав. Аретваль с нетерпением ожидает его. Она то и дело выходит из яранги и долго пристально смотрит в сторону моря.

У яранги тихо, пусто. Ушли в стадо олени. Только вот Тагро, пятилетний сынишка Аретваль и Тавтава, бегает возле грузовых нарт: то собак донимает, то накинет свой маленький чаат на кем-то брошенный олений рог, бежит сломя голову и кричит:

— Оленя поймал! Оленя поймал!

Мать выходит из яранги, зовет Тагро. Не идет. Разве загонишь его в такую погоду домой?

Вот и Тавтав приехал. Ловко соскочил с нарт и отряхивает с себя снег. Аретваль стала помогать распрягать оленей. Тяжело дышат олени, устали: рты широко открыты, по-собачьи языки высунуты, морды белые от инея, бока вздрагивают судорожно. Аретваль машет руками на распряженных оленей, те бегут вяло, нехотя. Стадо оленей уже перегнали на новое место, и его теперь не видно, но два старых ездовых оленя — моокор — обязательно найдут его по следу.

Тавтав идет в ярангу, снимает кухлянку, лезет в полог, ему сразу же подают большую кружку с горячим ароматным чаем.

Сварилось мясо, женщины достают его из котла крючками, режут мелко-мелко и раскладывают на продолговатые деревянные подносы. Оленина душиста, пахуча, ее много, целые горы. Да и едоков много, полон полог набился.

Поели мяса, вдоволь напились чаю, но спать еще рано. Пастухи смотрят на гостя — старого Аляно — ждут, не расскажет ли он что-нибудь. Аляно обычно словоохотлив. Но устал сегодня старый охотник — не легок пройденный по тундре путь. Почти сто километров от нашего стойбища до участка Туманского. Сонлив взгляд у Аляно.

— Завтра нужно рано выехать, — говорит охотник, — работы дома много, женщины не успевают шкурки выделывать, песец хорошо идет.

Пастухи неторопливо вылезают из полога и идут в другую ярангу, где еще не спят, где можно поговорить, посмеяться, поиграть в карты.

Всю прошлую неделю в бригаде ложились спать поздно, далеко за полночь. Приезжала совхозная кинопередвижка. Монотонно трещал в яранге движок, заботливо укрытый с ветреной сторону шкурами, и оленеводы, затаив дыхание, забыв о чае, давно остывшем в кружках, не отрываясь следили за экраном. Каждый вечер умудрялись просмотреть по два, а то и по три фильма. Киномеханик — русоволосый веселый парень — торопился: пока стоит хорошая погода, нужно успеть побывать во всех пяти соседних бригадах. Но в день отъезда, когда уже были показаны все фильмы, разразилась пурга. Она бушевала долго, и пастухи по нескольку раз смотрели одни и те же кинокартины. Но теперь вопрос о показе очередного фильма решался голосованием. После ужина киномеханик обычно спрашивал:

— Что будем крутить?

Тут поднимался галдеж: одни просили показать «Алитета», другие — «Развод по-итальянски», третьи — «Александра Невского», а Аканто, как всегда, просил показать фильм о путешественнике Арсеньеве и его проводнике Дерсу Узала.

— Узалу давай! Узалу давай! — кричал бригадир.

Шум, крик — не понять, кому что нужно. Тогда киномеханик просил голосовать. За «Алитета» — двое, за «Развод по-итальянски» — двое, за «Невского» — трое, за «Дерсу» — шесть человек: все пять женщин и Аканто.