Сталевары Магнитки понимали значение автоматизации мартеновского производства, видели в ней большие перспективы повышения выплавки металла. Они всячески поддерживали и помогали инженеру Торчинскому своими советами. Но сам Майор Александрович не был удовлетворен сделанным.

Чтобы увериться самим и доказать скептикам, что автоматизация теплового режима влияет на рост производства металла, на мартеновской печи неоднократно производились соответствующие эксперименты — десять плавок с включенной, а потом столько же плавок с выключенной системой. Все тщательно замерялось и строго подсчитывалось. Так терпеливо проделывалось 17 раз! В результате оказалось, что сталевары при включенной системе автоматизации значительно экономили топливо и увеличивали съем стали с каждого квадратного метра пода печи.

Специальная комиссия, состоящая из скептиков и сторонников дела Торчинского, придирчиво изучила опыт и свои результаты заактировала и скрепила печатью.

Это было официальное признание. Ободренные энтузиасты подготовили аппаратуру и пустили такую же систему на второй печи. Показывая акт, который Торчинский бережно хранит в папке, спрятанной в рабочем столе, он с усмешкой говорит:

— Живем, дышим, побеждаем, — голос его сразу крепчает, — будем побеждать! Я уверен, получим теперь более внушительные результаты. Тогда опыт автоматизации теплового режима, нашего первого шага, можно будет обобщить и сделать смело второй шаг — приступить к автоматизации технологического процесса сталеварения и начать его с завалки мартеновской печи…

Он произносит это убежденно и уверенно, глаза его светятся большой радостью.

Инженер Торчинский — человек, одержимый своей благородной идеей, — не остановится на полпути. Он так же, как раньше, приходя в мартеновский цех, наблюдает за работой сталеваров. Как еще тяжелы условия их труда! Так не должно быть в наше время. Сейчас работают у мартена четыре человека, а должен стоять один сталевар. В этом конечная цель автоматизации мартеновского производства.

— Я лелею мечту и вижу не только отдельную самоуправляемую печь, а весь мартеновский цех. Ведь управляем же мы сейчас мощными электростанциями. А в мартеновской печи еще много дубинушки…

Двумя тонкими, с синими прожилками пальцами Майор Александрович трет переносицу, словно это помогает сосредоточиться на какой-то важной мысли.

— Сейчас делом автоматизации занимается кучка людей, а надо, чтобы проблемы ее на заводах разрабатывались большими коллективами инженеров и практиков. Надо иметь хорошую техническую базу на месте, чтобы можно было действительно решать насущные нужды автоматизации и не только идти в ногу с нею, но и опережать ее. Без этого немыслим технический прогресс…

Усталое лицо Торчинского преображается. Даже большое личное горе, которое он пережил недавно, отступает перед тем большим, чем горит день за днем, год за годом его душа. И, как бы угадав мою мысль, Майор Александрович говорит:

— Теперь душа согрета и никакие скептики не страшны. К черту их, — и счастливо смеется, глаза его молодо и задорно блестят.

— Не так давно на комбинате побывал начальник цеха КИПА из Новой Гуты. Человек он оказался грамотный, тонко разбирающийся в нашем деле. Заинтересовался комплексной автоматизацией на десятой печи. Сделал наброски в блокноте, записал очень много о нашем опыте. Я спросил его:

— Видели ли что-нибудь подобное в других странах?

— Принцип совершенно новый, — ответил он и попросил у нас чертежи. Мы, конечно, приготовили их и отправили по адресу через наше министерство, — и Торчинский с гордостью добавляет: — По комплексной автоматизации мартеновских печей нас еще никто не опередил за рубежом…

Мы вышли из цеха, где беседовали, поднялись на воздушный пешеходный виадук, пересекающий заводскую территорию, изрезанную железнодорожными горячими путями и автомобильными асфальтированными дорогами. Внизу шмыгали, гремя и саксофоня, грузовики и легковые машины, куцые паровозики-«кукушки», развозившие в чугунных рубахах-изложницах, пылающую солнцем жидкую сталь.

Отсюда, с высоты виадука, открывалась широкая панорама комбината. Влево уходили восемь домен-сестер, затянутых черным облаком пыли. Где-то за ними возвышалась ступенчатая гора.

Вправо тянулись грузные корпуса прокатных цехов, а рядом с ними отчетливо проступали на фоне белой-белой горы, напоминающей юрту, ажурные переплеты, каркасов и ферм вновь строящегося слябинга.

Упругий ветер дул с этой, западной стороны города. Торчинский шел спокойно, постукивая ботинками по деревянному настилу, приподняв меховой воротник своего полупальто. Он чуточку сдержал шаг.

— Красиво-о! — с восхищением сказал он, словно все, что так живописно раскинулось перед ним, видел впервые. — Почти двадцать пять лет любуюсь и не надоело. Завод и город растут, меняется и картина, всегда что-нибудь новое увидишь. Ветерок свежеет, будет морозец. Хорошо-о!

Майор Александрович ускорил шаг. Навстречу нам торопливо бежали с поднятыми воротниками, с глубоко натянутыми шапками рабочие. Виадук гудел под ними. Шла вечерняя смена. Многие, проходя мимо, приветливо кивали Торчинскому.

И было приятно сознавать, что инженера Торчинского знают на комбинате, где работают несколько десятков тысяч рабочих, что этот, внешне ничем не примечательный человек не затерялся бесследно в большом потоке магнитогорских металлургов.

1957 г.