— Наденька! Как ты попала сюда? — растерянно спросил Сережка.
— Через форточку, — отрезала Надя и вдруг удивленно замигала: — Сергей? А ты почему здесь?
— Я-то? Да я, знаешь… — но досказать не успел, потому что сверху грозно прогремело:
— Эй, шихтари! Дрыхнете, черти?
Перед глазами Сережки вдруг вырос Зот Филиппович, прицелился ему в грудь своей роскошной тростью и гневно спросил:
— Эт-то что такое?
Сережку оскорбил начальнический выпад, да и хотелось доказать девушке, что он не из трусливого десятка.
— Уберите вашу отвратительную палку! — вскипел он. — Не имеете права тыкать этим деревом!
— Я тебе покажу право! Брагин, почему в бригаде нет дисциплины?
— Будет дисциплина, Зот Филиппович! — ответил Санька и погрозил Сережке кулаком.
Потом Зот Филиппович глянул на девушку:
— А ты что здесь делаешь, Надежда?
В ответ она рассыпала бойкую скороговорку:
— Понимаешь, папочка, у нас авария. Вышла из строя главная трансмиссия. Все станки на простое. Я решила проведать тебя.
— Можешь проведывать сколько угодно, но не отрывай людей от работы, — уже мягче сказал начальник цеха, а в сторону Сережки стрельнул сердитым взглядом.
Сконфуженный Сережка не заметил этого. Вот тебе и раз! Надя — дочь грозного начальства! Он торопливо стал кидать в мульду стальные обломки. А сам размышлял. Первое: никак не верилось, что у сварливого старикашки могла быть такая прекрасная дочь. Второе: почему у такого интеллигентного папаши дочь на грязной работе?
Красилов увел Наденьку в свою конторку. Уходя, девушка подмигнула Трубникову. Тот в ответ помахал рукой. Когда они удалились, Сережка укоризненно покачал головой:
— Какой серьезный папаша!
Санька Брагин сказал строго:
— Ты на работе, Трубников. Понял? И про все постороннее забудь.
— А любовь — это постороннее?
— И про нее забудь!
— Не могу.
— Он тебе покажет — не могу!
— Ну, зачем такие строгости, Саня? Я же отлично знаю, что ты бригадир, — примирительно проговорил Сережка и с таким рвением принялся за работу, что только звон поднялся в шихтарнике.
Глава 3
ГОРЯЧИЕ ГОЛОВЫ
Среди шихтарей Сережка скоро стал своим парнем. В этом, конечно, не последнюю роль сыграл его не знающий устали язык.
Дома ребятам не сиделось, и на завод они приходили иной раз за час до начала смены. Около цеха валялись стальные болванки. Ребята рассаживались на них, курили, грелись, щурились на солнышко. Сережка почти ежедневно забавлял приятелей потешными историями, которые выдумывал тут же: сказки не сказки, а что-то вроде этого. Сядет на болванку, обведет ребят смешливыми глазами, закурит папироску и начнет плести затейливые словесные узоры — только слушай. Иной раз его фантазия разыгрывалась так, что сказка продолжалась несколько дней подряд. Не только слушатели — он и сам удивлялся этому новому своему таланту.
Однажды на самом интересном месте его прервал Красилов. Сережка был рад появлению Зота Филипповича, потому что продолжение сказки еще не успел сочинить.
То ли потому, что утро было удивительно погожее, то ли еще почему, — настроение у Зота Филипповича было отменным. Его морщинистое лицо изображало что-то похожее на улыбку, глаза из-под нависших бровей смотрели приветливо, седые пушистые усы не топорщились грозно.
— На солнышке греетесь, воробьи? Ну-ну. Мое почтение вам.
Ему нестройно ответили.
Красилов сел с краю. Неторопливо поставил трость между ног, осторожно опустил на рукоятку острый подбородок. Ребята выжидательно молчали.
— Та-ак, работнички удалые… Решил я кой о чем потолковать с вами…
Сережка сделал лицо серьезным:
— О чем же, Зот Филиппович?
— А ты не перебивай. Вот скажи-ка лучше, как ты смотришь на свое житье-бытье?
— Хорошо смотрю.
— Значит, всем доволен? А я недоволен. Тобой недоволен.
Сережка насупился.
— Ты, Трубников, работаешь в шихтарнике. Это почти мартеновский цех. И нет в тебе никакой солидности. Внутри и снаружи ветер.
— Это как понять?
— Очень просто. На работе ты вроде мотылька порхаешь. И рассуждаешь мелко. Вот скажи-ка мне: кем ты хочешь быть?
— Наркомом, — проворчал Сережка и подумал: «Что ты привязался ко мне?»
— Вот видишь, как ты непутево разговариваешь: «наркомом!» — проговорил Зот Филиппович и искоса, поверх стекляшек пенсне поглядел на Трубникова. — Думал я тебя выдвигать, а вижу — рано. Не по Сеньке шапка… Дак вот какая новость, ребята. Скоро седьмая печка заработает, понадобятся на нее три сталевара и девять подручных. Чуете: открывается прямая дорога к печкам. Вот… Брагину в том числе. Денька через три-четыре он уже будет подручным сталевара Черепанова. Н-да… И думал я вместо Брагина назначить старшим Трубникова. Вот так думал… Но, молодой человек, вижу — пока бригадира из тебя не получится.
— Я тоже так думаю… — буркнул Сережка.
— Помалкивай: ты еще не научился думать… Так вот, ребята, прошу учесть: скоро на подручных будет ба-а-аль-шущий спрос. За седьмой печкой пойдет восьмая. А там, глядишь, и на Магнитке загорятся огни. Могут сказать: а ну, златоустовцы, давайте свою гвардию. Мы должны дать. Ясно? Вот и весь мой сказ.
Зот Филиппович поднялся и пошел в свою конторку, прямой и строгий.
Ребята возбужденно загудели: не каждый день приходится слышать такие новости. Многим мартеновские печи снились в заманчивых снах, особенно Саньке Брагину. Чуть ли не в первую получку он тайком от всех купил широкую войлочную шляпу и синие очки. И вот — приходит время, когда он извлечет из тайника свои доспехи.
Сережка любил быть в центре внимания. Он подсел к Саньке. Изобразив на лице задумчивость, заговорил с притворной мечтательностью:
— И подымается наш бывший бригадир кверху, откуда эти черномазые ангелы орут на шихтарей… Поставит свои руки в боки и заорет: «Эй вы, черти, чего дрыхнете?»
— Дурак ты, — спокойно сказал Санька.
— Благодарю. Еще что скажешь? Умные речи приятно слушать.
— Завидуешь, вот и плетешь всякую ерунду.
— Я? Завидую? Вы ошибаетесь, сударь.
— Перестань, говорю.
— А что — осердишься?
— Ты меня сегодня осердить не сможешь. — Санька широко улыбнулся и хлопнул приятеля по плечу. — Пойдем-ка, брат, смену принимать.
В тот же день они едва не поссорились.
Перед самым обеденным перерывом в шихтарник пришла Валя Бояршинова. Она подозвала к себе Саньку и стала ему что-то говорить, Санька утвердительно кивал головой. Сережка поглядывал на них и отметил, что Санька краснеет.
Когда Валя ушла, Сережка, скорчив равнодушную гримасу, поинтересовался:
— Если не секрет, конечно, о чем это толковал с тобой наш комсомольский бог?
— Да так, ни о чем… — равнодушно ответил Санька. — Мероприятие какое-то проводит. После работы всем велела в красный уголок идти.
— Та-ак… Это понятно. Другой вопрос: а почему ты краснел?
Санька опять покраснел и сердито буркнул:
— Не твое дело. Не суйся, куда не просят!
Но окриком от Сережки не отделаешься.
— Эге-е! — протянул он. — Да тут какая-то собака зарыта!
Перед концом смены Валя опять появилась в шихтарнике. На этот раз беседовал с ней Сережка.
— Здрасте! Вам товарища Брагина? Они заняты: объясняют одному неотесанному новичку, что такое хорошо и что такое плохо.
Валя усмехнулась:
— Пустобрех ты, Трубников.
— Да? Это вам показалось. Ну, как ваше драгоценное здоровье, как вы дышите?
— Нормально.
— Это приятно.
Подошел Брагин. Сережка, сделав вид, что не замечает его, очень любезно говорил Вале, как бы продолжая начатый разговор:
— Тогда вот такое предложение… Понимаете, Валечка, я иду в кино и случайно купил два билета. Один оказался лишним. Не пойдете со мной?
— Сегодня некогда, а завтра пожалуйста.
— У меня как раз на завтра.
Санька был мрачнее тучи. Он сердито ткнул Сережку в бок:
