Потом посмотрел в синюю ночь и стал с аппетитом есть мороженую оленину.

— Здравствуйте! — сказал милиционер, входя в факторию. — Кулак Семен Выучей к месту суда доставлен.

— Хорошо, садись чай пить, — ответил высокий и плешивый человек.

И милиционер только сейчас увидел судью.

— С удовольствием опорожню самоварчик, — сказал милиционер.

Маленькая комната судебного заседания не вместила всех пришедших на суд.

Когда пришел судья, все почему-то встали. Савонэ подумала, что он большой начальник, и тоже встала. «Стало быть, надо так, коли все встают», — подумала она, а тем временем судья читал обвинительное заключение. Оно было длинно и непонятно Савонэ.

— Семка Выучей плохо сделал что?

— Батраков бил, — ответил сосед.

— Зачем бить батраков? — сказала Савонэ. — Батракам тоже несладко живется.

— Убьют теперь Семку. Судья худой да плешивый. Убьют, — сказал сосед.

— Зачем убивать? — сказала Савонэ. — Заставить Семку батрачить, так узнает, как батракам живется.

Судья приступил к допросу.

Теперь все сидели, а стоял только Семка.

— Скажите, подсудимый, зачем вы били батраков? — спросил судья.

У Семки дрожали ноги. За судьей он видел на портрете строгое лицо Михаила Ивановича Калинина и подумал, что пощады ждать нечего.

— Что, подсудимый, вы молчите? Чем вы били батраков?

— Вануйту бил всем, сына его тынзеем, Япту бил, Пырерку бил, Явтысого бил, Талея не бил. Жену бил, она плохая для гостей, скупится для гостей. Двух других жен бил помаленьку, раза четыре чем попало. Если не забыл, только этих и бил… Лаптандера бил раньше; летом он убежал из табуна. Атувьи и Кергувьи тоже убегали из дальних табунов, бил их… Работники сердились из-за этого…

— А как пострадавшего?

— Ваньку я не бил… Он сам виноват.

— Да? — удивился судья.

Савонэ протиснулась к Семке. Она его знала хорошо. Недаром он был лучшим другом Халиманко.

— Ванька Лаптандер пьяный был и на хорей наткнулся. Ваньку я никогда не бил.

— Это правда? — спросил судья у зала.

Охотники и пастухи опустили глаза. Все они были в неоплатном долгу перед Семкой Выучеем.

Савонэ осмотрела зал, увидела страх в глазах сородичей. И она удивилась, что Семка вначале говорил правду, а потом стал врать.

— Так что же, это правда, пастухи и охотники? — снова спросил судья.

Семка обернулся и тяжелым волчьим взглядом осмотрел зал.

— Правда, начальник, — сказал он твердо, — все знают, что это правда.

— Нет, — сказала, изумляясь вранью Семки, Савонэ. — Семка, верно, забыл, как в гостях у Халиманко тыкал Ваню головой в снег за то, что он в колхоз хотел уйти. Зачем, Семка, ты забыл это?

И случилось то, чего хотел судья. Перебивая друг друга, пастухи и охотники рассказывали про злой характер Семки Выучея, про его хитрость и ненависть к Советской власти.

Судья расспрашивал так тщательно, что Савонэ и ее сосед решили, что он справедливый человек. Ваня Лаптандер отвечал на вопросы, кивая головой «да» или «нет».

Потом все встали. Семку повели на улицу и сказали, что он два года будет сидеть в тюрьме.

— Скучно там, — посочувствовала Савонэ, — олешек нет, баб нет.

А Семка кричал, что Ваньке Лаптандеру теперь все равно не жить, что пусть подохнут Ванькины олешки, потому что Халиманко отомстит за своего друга.

Когда Савонэ возвратилась на факторию, то у склада увидела прислонившегося к углу Ваню Лаптандера. По лицу его текла кровь. Он думал, что голова его зажила, и сорвал повязку.

— Зачем голову портишь? — с жалостью спросила она.

Она взяла его под руку и бережно повела в комнату Ислантия. Ислантий мучился с самоваром, потому что нигде не мог разыскать сапога. Увидя больного, он бросил хлопоты и побежал за аптечкой. Ловко орудуя бритвой, он снял волосы около раны, промыл ее и забинтовал розовой марлей.

— Молодец, старуха, — говорил он, брея заодно бороду и усы пастуху, — сегодня ты начинаешь краешком глаза видеть правду.

У пастуха кружилась голова. Он шевелил губами, еле держась на стуле.

— Плохо парню, спать положи, поп, — сказала Савонэ и помогла Ислантию перетащить пастуха на кровать.

— У меня сегодня сильно болят глаза, — сказала Савонэ и вытерла рукавом слезы.

Утром к Савонэ пришли пастухи. Они глядели на нее с уважением. Охотник с больными глазами сказал, что у него не ловится песец, а у соседа ловится хорошо, потому что он шаманит. Нельзя ли будет отобрать у соседа песцов и разделить их между больными охотниками, ведь Советская власть не любит шаманов.

Савонэ выслушала охотника и сказала, что подумает над этим вопросом.

Второй охотник, маленький и щуплый подросток, спросил, можно ли ему бить жену.

Савонэ подумала и сказала:

— Нельзя: бабе, думаю, больно, и она худых мужиков рожать будет. А кому худые мужики нужны?

— Правда, правда, — согласился охотник и, бесконечно благодарный, ушел из комнаты.

Третьей пришла девушка. Осмотревшись вокруг, она попросила совета, стоит ли ей жениться на русском плотнике. Она его очень любит, и они уедут из тундры куда-нибудь далеко.

— Женись, девка. Что русский, что тунгус — все едино хорошо. Только дальше уезжайте, а то отец побьет.

— Его Саней звать. Он такой хороший — красный, красный, как тундра в августе.

— Ну вот и живите, — сказала Савонэ, — плотники хорошие люди. Они всегда мне щепки давали. Хороших щепок давали. Женись, девка.

С этого дня неожиданная слава легла на плечи Савонэ. Пастухи и охотники, рыболовы и почтовые ясовеи-проводники — все приходили к ней советоваться о жизни. Она с сердечной заинтересованностью выслушивала их и говорила, что думает. Вечером Ислантий и судья разрешали ее сомнения. Утром клиенты Савонэ получали мудрые советы.

Так росла ее слава.

Начальник фактории товарищ Кузнецов вместе с Леной разъезжали по тундрам, и Ислантий, заметно скучая, поговаривал о них все чаще и чаще.

— Хороший хозяин у тебя, поп, — говорила Савонэ с уважением.

— У хорошего хозяина неплохой и помощник, — отвечал, улыбаясь хитро, Ислантий. — Пушнины сей год большой урожай, хвалить товарища Кузнецова сильно будут. Может, премию дадут. Прошлую зиму из самой Москвы мне самовар прислали. Сейчас еще, знать, дадут.

— Бедно ты жил раньше, поп.

— Плохо… Когда от цинги помер дьякон, я написал в епархию о церковушке. Ветер в ней свистит, тундровые мыши резвятся, а есть нечего. Из епархии прислали мне только «Церковные ведомости», а потом за хулу на бога остригли власа, и я стал охотником.

— Оленщиком лучше быть.

— Нет, я просто плохой поп был. Настоящий поп всегда сыт.

— Зачем ругать себя? Ты хороший человек. Ненцам ты не мешал жить. Пастухи тебя уважают и не боятся, как шамана.

— Какой из меня поп? — сказал Ислантий. — Мой отец сапожник, любил вино и церковную музыку и вот с большим трудом выучил меня на попа, а из меня охотник вышел. А долгогривых я сам не терплю.

Страх гнал Халиманко к гулким отрогам Пай-Хоя. Ни тундровые бураны, поднимающие снежные смерчи, ни ледяной ветер — ничто не могло задержать его панического бега. Он боялся каторги. В одну из передышек нагнала Халиманко молва. Привез ее невзрачный охотник с бесцветными глазами на скуластом туберкулезном лице. Разрешив угостить себя разбавленной водкой, он с восторгом сообщил Халиманко, что Семку Выучея засадили, потому что Савонэ рассказала про все его дела. Савонэ, кроме того, рассказала русским начальникам про то, как Халиманко бил ее и бросил в тундре.

— …Самый страшный начальник, милиционер, сказал всем, что теперь Халиманко никуда не убежит, все равно его поймают.

— Там деревянный чум выстроили — тебя да Семку судить, — сказал охотник с удовольствием и захрапел на шкурах у костра.