Здесь было холодно. Режущий ледяной ветер прогнал тучи в сторону Бездны, оголив багровое пожарище заходящего солнца над крышами Вааль-Зее. Над кирпичными дымоходами зыбко дрожали столбики марева.

Мокрая от дождя и снега крыша быстро покрывалась ледяной коркой. Ботинки скользили, и Лимек, продвигаясь к краю крыши, хватался за растопыренные радиоантенны. Кровельное железо громыхало под ногами.

Если не получилось уйти тихо, уходить надо быстро. В Вааль-Зее вообще и на улице Прощенных в частности дома строили практически впритык друг к другу. Лимеку повезло: до крыши следующей пятиэтажки (более новой, с потолками пониже) оказалось недалеко: метр в длину (внизу - грязный переулок с мусорными баками и потеками нечистот на мостовой) и полтора - вниз. Плохо то, что крыша эта была односкатная, скошенная под острым углом, и крытая не железом, а прохудившимся шифером. Но выбора не оставалось: Лимек прыгнул.

Он даже вполне удачно приземлился, но шифер не выдержал. Один лист попросту треснул, а второй поехал вниз, открывая толевую подстилку, Лимек попытался вцепиться - безуспешно. Съехав на животе по скату, Лимек обеими ногами врезался в парапет и замер, судорожно хватая воздух и пытаясь утихомирить бешено колошматящееся сердце. Но темп терять было нельзя. Кое-как встав, Лимек проковылял вдоль парапета и на карачках вскарабкался к коньку, используя в качестве опоры декоративное проволочное ограждение.

Слава богу, следующая крыша была плоской. К ней вел шаткий мостик - пробегая по нему, Лимек решил, что здание - склад или прачечная: гудроновое покрытие с островками снега, водонапорная цистерна, рекламный щит, подпертый толстыми брусьями и - наконец-то! - поручни пожарной лестницы. Лимек перемахнул через парапет, вцепился в лестницу и едва не сорвался: мокрое железо казалось холодным и скользким, как лед.

Цепляясь и оскальзываясь, прижимаясь к ржавой лестнице, будто к любимой женщине, бормоча то ли молитвы, то ли ругательства, Лимек скорее съехал, чем спустился вниз. До мостовой оставалось еще три метра. Повиснув на последней перекладине, Лимек раскачался и спрыгнул, угодив прямо в лужу и слегка подвернув лодыжку.

Не обращая внимания на мокрые брюки и ботинки, он побежал, прихрамывая, по переулку, нырнул в проходной двор, выскочил у помойки, очутился в дворе-колодце, миновал гаражи и заброшенную детскую площадку, снова через подворотню проник в третий, совсем уж мрачный и заброшенный двор... Здесь силы оставили Лимека. Привалившись к кирпичной стене, он запрокинул голову и пару минут с жадностью дышал. Его всего трясло, колени ослабли. Тянуло глотнуть джина. Ни сирен, ни автоматных очередей Лимек не слышал; только высоко над головой, в клюквенно-красном прямоугольнике неба кружила и каркала стая ворон.

Шляпа, спохватился Лимек. Я потерял шляпу. Что неудивительно, учитывая мои акробатические этюды. Главное - не в квартире у Мёллера. Ну да бог с ней, со шляпой... Лимек поднял воротник пальто, сунул руки в карманы, ссутулился и побрел не спеша и слегка пошатываясь, словно пьяный, куда глаза глядят, стараясь не столько запутать следы, сколько успокоиться и прийти в себя.

Он не знал, сколько бродил по переулкам Вааль-Зее. Солнце успело закатиться, небо стало цвета смородины, и все это время над Авадоном кружили стаи ворон. Ноги вынесли Лимека на площадь Искупления - маленький пятачок земли между детским приютом и колокольней Забал.

Колокольня была единственным зданием, пережившим строительную реформу канцлера Вальсингама. Собор рухнул еще в ту приснопамятную ночь, остался китовый скелет контрфорсов, а вот колокольня уцелела - величественная средневековая башня в окружении обломанных ребер собора возвышалась над убогими трущобами Вааль-Зее как одинокий пастух над стадом овец. Иногда, когда в Бездне было неспокойно, и эманации достигали Вааль-Зее, на черных стенах колокольни выступали капельки алой росы.

Несмотря на это, колокол Забала продолжал исправно отмечать каждый час. Вот и в момент, когда Лимек, закуривая на ходу, ступил на брусчатку площади Искупления, гулкий перезвон возвестил наступление восьмого часа вечера. Воронье, потревоженное раскатами колокола, взмыло с контрфорсов собора и с новой силой принялось виться вокруг башни, вторя набату многоголосым карканьем.

Черт, подумал Лимек, я опоздал на встречу с Гастоном. Сыщик выбросил сигарету и быстро зашагал по направлению к "Голодной скрипке".

"Голодной скрипкой" называлось прокуренное кафе на пересечении улицы Мертвых Младенцев и переулка с романтичным названием Жабий. Отсюда до Бездны было рукой подать, но из-за близости гидроэлектростанции и несмолкающего гудения турбин сюда не долетали те странные, пугающие натуральностью звуки, периодически доносившиеся из ее глубин.

Само кафе являло собой большой зал с оцинкованной барной стойкой и расстроенным пианино. Пол был посыпан опилками, стены - украшены выцветшими рекламными плакатами и пожелтевшими театральными афишами. Плакаты рекламировали абсент, кальвадос, ром и трубочный табак, а на афишах высоко вскидывали ножки танцовщицы канкана из давно прогоревших бурлесков Ашмедая. Отдельные кабинеты больше походили на отсеки плацкартного вагона.

Сюда стекались шоферы и проститутки, мелкие воришки и крупные неудачники, плохие актеры и никудышние певички, несостоявшиеся писатели и разорившиеся дельцы... По вечерам они переполняли "Голодную скрипку" , и немытые окна запотевали от тепла множества человеческих тел. Здесь продавали вино на разлив, и местные пьяницы покупали его литрами, а каждую ночь обязательно вспыхивала потасовка. Кельнеры в серых фартуках и с резинками на рукавах полосатых рубашек обносили клиентов густым биттером, редко меняли пепельницы и никогда не протирали столы. В воздухе висели клубы табачного дыма, запахи пота и кислого перегара. Промокшие пальто на вешалках воняли псиной.

Гастон ждал Лимека в угловом кабинетике, где, помимо стола и двух потертых диванчиков, уместился еще и газовый камин - один из четырех, что отапливали кафе. Из-за постоянной духоты и большого скопления людей кабинеты с камином не пользовались популярностью среди завсегдатаев "Скрипки", и это пришлось весьма кстати, потому что, как запоздало сообразил Лимек, наступил вечер субботы, и в кафе яблоку негде было упасть.

- Ты опоздал, - заявил Гастон. На столе перед ним стояла полупустая бутылка джина.

- Я знаю.

Лимек снял пальто, расшнуровал ботинки и вытянул озябшие ноги к камину.

- Ты опоздал на полтора часа, - с пьяным упорством повторил Гастон.

- Ну и что? - спросил Лимек.

- Заплатишь за мою выпивку, - сказал Гастон.

- Ну и заплачу...

Гастон довольно улыбнулся, а потом обратил внимание на изгвазданное пальто и брюки Лимека и нахмурился:

- Что с тобой случилось? Попал под трамвай?

- Вроде того... Выкладывай, что раскопал.

- А... - махнул рукой Гастон. - Ничего особенного...

Гастон достал плотный черный конверт и вытряхнул на стол пачку еще влажных фотокарточек.

Лимек плеснул себе в стакан щедрую порцию джина, выпил одним махом - жидкое тепло прокатилось вниз по пищеводу, согревая продрогшее нутро - и потребовал:

- Рассказывай по порядку...

Раскопал Гастон немного. Из всех людей, присутствовавших на похоронах Петерсена, полицейские досье были на четверых. Два студента из числа украсивших рукава черными траурными повязками, привлекались за употребление легких наркотиков (один отделался устным предупреждением благодаря ходатайству ректора, а второй, который не только покуривал, а еще и приторговывал, схлопотал шесть месяцев условно).

Альбина Петерсен имела пять приводов: три - за проституцию (Лимека это не удивило), один - за хранение медицинских препаратов без рецепта (это, впрочем, тоже), и еще один - за оскорбление действием офицера полиции при исполнении служебных обязанностей. Все пять эпизодов прошли для Альбины безо всяких последствий: видимо, покойному отцу удалось замять дело.