К полудню его счастье обернулось прахом. Его прежняя лёгкость исчезла. Даже в первый год ученичества его руки никогда не обращались неуклюже с инструментами, песком, солью, пеплом и древесиной, которые служили основой стекольного дела. Когда он в первый раз попробовал выдуть стекло, у него перехватило дыхание, он дёрнул трубку вверх, и капля раскалённого докрасна стекла скатилась ему на язык. Когда он попытался залить стекло в форму, оно сместилось в сторону, и у получившейся чаши одна сторона оказалась гораздо тоньше другой. Неделями каждое его изделие шло в стеклобой, бочку для бракованного стекла, чтобы отправиться на переплавку или быть использованным в других проектах.
Другие ученики и подмастерья ухмылялись, когда его стекломасса падала в горн или на пол. Они улыбались, когда мастера отвергали одно изделие за другим. Раньше Кислун никогда не отмерял в точности необходимое количество пигмента для добавления в тигель с расплавленным стеклом: он просто знал. Теперь, когда он отмерял нужное количество, цвета получались неправильными.
Он не решался сказать, что думал, будто само стекло ополчилось против него. Он полагал, что оно пыталось ему что-то сказать. Оно хотело, чтобы он придавал ему форму, отличную от той, которую он хотел. Кис боялся, что если поделится этими мыслями с кем-то из своей семьи, они сдадут его на руки целителям, которые специализируются на безумии, и больше никогда не подпустят к горну. Даже маги в его семье никогда не говорили о стекле так, будто оно живое.
Одним весенним днём он пришёл домой и обнаружил сидевших вместе с его отцом и дядями мастеров гильдии. Все они, мужчины и женщины, выглядели очень стеснёнными, когда увидели его. Мозг Киса, двигавшийся гораздо быстрее его языка и рук, сообщил ему, что именно назревало. Мастера гильдии хотели лишить его звания подмастерья и отправить обратно в ученики, пока он не вернёт себе прежние навыки, если вообще вернёт.
Он не мог этого вынести.
‑ Я тут д…думал, ‑ сказал он, пытаясь не заикаться. Он прислонился к стене гостиной, пытаясь выглядеть непринуждённо, надеясь, что они не почувствуют его страх. ‑ Смена обстановки, в…вот, что мне нужно. Свежее вд…охновение. Я — п…подмастерье. Вот и отправлюсь в путь[4]. На юг, я д…думаю. Навещу двоюродных родичей. Научусь новым методам.
Глава Гильдии Ха́фгуин посмотрела на отца Кислуна.
‑ Возможно, это и к лучшему, ‑ сказала она. ‑ Мне не по душе то, что мы обсуждали, ‑ её ярко-чёрные глаза поймали взгляд Киса. ‑ Так и быть. Отправляйся, под защитой гильдии. Вернёшься к нам со свежими знаниями и прежними навыками.
Так он и пропутешествовал половину расстояния до берега Бесконечного Океана, обогнув Море Камней и продолжив двигаться на юго-восток. Наконец он добрался до лавки, которой владел его брат в четвёртом колене, А́нтону Ти́нас, живший в Тариосе. К тому времени он частично вернул навык работы с формами и тянутым стеклом. А́нтону старел. Он предпочитал заниматься гравировкой и полированием в основной лавке, где он ждал клиентов. Кис мог изготавливать изделия, которые требовались А́нтону, а потом упражняться в стеклодувном деле в уединении, чтобы никто не видел, насколько плохо у него получается.
И только он было почувствовал уверенность, как явились эта девушка и её молния.
Дрожа, Кис заставил себя выйти наружу, к колодцу, и попить воды. Затем он вернулся в мастерскую. Там царил полный беспорядок. Он разбил готовые изделия, бросил стеклодувную трубку, опрокинул банки с пигментами. Нужно было прибраться, пока А́нтону не застал этот бардак. Он потянулся к метле.
Пухлая рыжеволосая девушка, державшая молнию в руке так небрежно, будто та была браслетом, который она только что сняла. Молния блестела в распущенном локоне её волос подобно кусочкам слюды, которые яскеда́си, или артисты, использовали, чтобы заставить свои волосы блестеть в свете факелов. Девушка бросила молнию, как солдат бросил бы копьё, заставив его руку онеметь. Она сделала это, чтобы спасти мерзкую тварь, которая выползла из его дыхания в сбор расплавленного стекла.
Кис хотел больше никогда не видеть эту девушку. «Пожалуйста», ‑ молил он всех богов, какие только могли его слышать, «я не хочу никогда даже тени её видеть».
Дэйма
Чуть раньше, тем же днём
Дэ́йма Номасди́на спал. В своих снах он видел четверых мёртвых женщин, убийцу которых он всё ещё не отыскал: акробатка Нио́ки, танцовщица Фа́ррэй, музыкантша Офе́лика и певица Зуда́на. Все четверо женщин носили жёлтые вуали яскедаси, лицензированных артистов, работавших по большей части в садовом округе под названием Капик. Вместо того, чтобы парить у них вокруг голов, будучи прицепленными к локонам волос или косам, вуали плотно перетягивали, с узлом, шеи. У каждой женщины было опухшее, потемневшее лицо жертвы удушения.
‑ Он бросил меня в переулке, как мусор, ‑ сказала Ниоки.
Не смотря на завязанный вокруг горла шёлк, её голос был кристально-чистым и полным осуждающего горя.
‑ Меня сбросили вниз по подвальной лестнице, ‑ прошептала Фаррэй.
‑ Он усадил меня у здания на пересечении улиц Лотоса и Павлина, всем на обозрение, ‑ напомнила ему Офелика.
‑ Меня он уложил перед Воротами Капика, чтобы какой-то лавочник нашёл меня, возвращаясь домой навеселе, ‑ с горечью произнесла Зудана. ‑ Этот лавочник упал на меня, будто я — мешок луковиц.
‑ Что ты делаешь? ‑ спросила Ниоки. ‑ Почему мой призрак по-прежнему парит в великой пустоте?
‑ Что ты делаешь? ‑ простонала сквозь опухшие губы Офелика. ‑ Мой дух не был очищен.
‑ Что ты делаешь? ‑ спрашивали мёртвые женщины, их голоса резко звучали в ушах Дэймы. ‑ Отомсти за нас, ‑ сказали они, пропадая из вида.
Последним, что увидел Дэйма, были их вытянутые, напряжённые руки, и трепет жёлтого шёлка.
‑ Номасдина! ‑ грубая рука трясла его плечо. ‑ Вставай, даско́й. Ты нужен.
Дэйма сел, сонно щурясь и ощущая во рту привкус вчерашнего жирного ужина. Он заснул у себя за рабочим столом, уронив голову на страницы записей, которые он сделал по убийствам четырёх яскедаси. Неудивительно, что они ему снились. Брошенный на окно взгляд явил ему лучи солнечного света, пробивающиеся через щели в ставнях. В комнате было жарко и душно.
‑ Не моя смена, ‑ проворчал он.
‑ Хорошо, ‑ с наигранным весельем сообщила ему дежурный сержант. ‑ Значит ничто не помешает тебе съездить на Площадь Лабрикас. За тобой послал окружной капитан.
Сержант опрокинула Дэйме на голову ковш с водой. Пока Дэйма отплёвывался, она добавила, уже с неподдельной благожелательностью:
‑ Он знает, что ты работал в ночную смену. Не пытайся привести себя в порядок, просто иди.
И Дэйма пошёл, хотя и не мог представить, что могло потребоваться от такого неопытного мага как он командующему Пятого Округа ару́рим, правоохранительной организации Тариоса и его непосредственного начальства. Дэйма был арурим даской, магом-следователем, лишь восемь месяцев. Он мало что сделал, чтобы заслужить чьего-то внимания. Да, он работал по убийствам четырёх яскедаси из Капика, но он также знал, что задание вести расследование первого из убийств и трёх последующих ему дали потому, что никого не беспокоило, поймает он убийцу или нет. Одним из первых слов на жаргоне арурим, которое он узнал, было «о́козу», что означало «не касается настоящих людей». Эту фразу использовали по отношению к преступлениям среди яскедаси, прасмуни или нищих обитателей трущоб под названием Ходэ́никис. Это значило, что никто не ожидал, что Дэйма будет стараться отыскать убийцу. Он ещё несколько недель назад ожидал, что его вызовет капитан дозорного отделения и потребует объяснить отсутствие успехов в расследовании, пока не осознал, что капитану было просто плевать.
Перед отделением на Улицы Э́лья ждал верховой арурим с конём для Дэймы. Он неуверенно забрался в седло, думая, что всё-таки хорошо, что его чёрные кудрявые волосы были очень коротко острижены. Это наверное было единственной его чертой, выглядевшей опрятно. Он потёр зубы пальцем, который затем вытер о край чепрака[5].
