– Только если отныне ты станешь употреблять слово «член» в моем присутствии. Некоторых это очень возбуждает, – усмехнулся я в ответ.

Она прижалась ко мне, и я застонал, когда ее тело уперлось в то, что у меня возбужденно рвалось наружу.

– Ти Джей рассказал мне, как ты ему однажды двадцать долларов дал, чтоб он заставил меня произнести это.

Ну, держись, Ти Джей! Когда мы в следующий раз будем в П.О.Р.Н.О. играть, туго тебе придется! Клянусь, если не забуду, шарик прямо в глотку запулю. Коснувшись губами уголка ее рта, я покрыл легкими поцелуями щеку и шею. Добравшись до нежной кожи прямо за ухом, попробовал ее сначала губами, потом смелее языком. Клэр слегка застонала и вновь подалась ко мне всем телом. Повернув лицо так, что губы ее едва не касались моего уха, она зашептала:

– Член, член, член, ч-л-е-н, – в последний раз даже длиннее и кокетливей.

– Ты сводишь меня с ума, детка… Не буди во мне зверя, – забормотал я и, обхватив руками ее талию, прижал к себе так крепко, что она бедрами шевельнуть не могла.

На кухне затрезвонил таймер, и все мысли о губах Клэр и «члене» пришлось отложить. Я высвободился из ее объятий и помчался к кастрюле, приглашая всех на кухню, чтоб я смог закончить готовить спагетти.

Ужин прошел очень хорошо, пусть даже Клэр и приходилось каждые десять секунд напоминать Гэвину, что с набитым ртом разговаривать нельзя и нужно, наконец, не только жевать и складывать пищу за щеку, но и глотать. Никогда в своей жизни я не слышал, чтоб малыш так много болтал: он не закрывал рот, выдавая сплошным потоком информацию о чем угодно и обо всем, – но я ловил каждое его дурацкое словечко. После ужина я отправил Клэр с Гэвином в свободную спальню, а сам занялся мытьем посуды.

Спустя несколько секунд до меня донесся вопль Гэвина.

Я взяла Гэвина за руку, и мы отправились в глубь дома, где, как сказал Картер, располагалась свободная комната. Какой молодец Картер! Как мило: устроил отдельную комнату для Гэвина и уютное гнездышко – для нас.

Мы подошли к двери, и я толчком открыла ее. Гэвин шагнул внутрь – и завопил:

– НИЧЕВО СЕБЕ, БЛИН, ЧЕЛТОФСИНА!

Он вбежал в комнату, а я стояла, раскрыв рот, не в силах обрести дар речи и приструнить Гэвина.

Картер обложил игрушками все стены свободной комнаты. В углу, едрена-печь, целый дом на дереве был устроен! Дом на дереве! Как он только втащил его сюда?

Я тщательно оглядела каждый дюйм комнаты, потом проделала это еще раз, желая убедиться, что у меня нет галлюцинаций. Может, у меня температура и это мираж? Вон в углу точно не меньше сотни мягких игрушек кучей лежат, двухъярусная кровать с покрывалами, расписанными гоночными машинами, три дорожки-колеи для машинок, которые пролегли, пересекаясь, по всей комнате, стопка головоломок, столик для рисования, заваленный книжками-раскрасками и цветными карандашами, полка, уставленная разноцветными ящиками, в которых располагались легковушки, громадины-грузовики, солдатики, комплекты «Лего» и бог знает что еще. Гэвин метался по комнате, как раненый зверь, хватаясь за все подряд.

– Черт, Картер… Ну ты даешь… – пробормотала я.

Гэвин застыл на ветке дерева, по которому забирался к домику, и оглянулся на меня.

– Мам, нельзя говорррить «челт», – сделал он мне замечание.

Я, не выдержав, расхохоталась в голос:

– А вот и нет, мне можно. Мне можно говорить «черт» и «едрена». Я – взрослая, едрена-печь. Как дедушка, даже мудрее! Кому нельзя говорить «едрена», так это тебе.

В горле нестерпимо жгло и щипало, а в глазах царапались соринки – верный признак слез. Едрена-печь! Свершилось-таки. Теперь я снова растаяла от этого обормота, увязла по уши. Он купил моему… нашему сыну целый магазин игрушек. Он не сделал бы этого, если б не хотел сделать все по-серьезному. Знаю, он говорил мне, что у нас все всерьез и надолго, несколько раз говорил. Мне так хотелось ему верить, он искушал меня и дразнил одновременно. Он вынуждал меня принять самое серьезное решение в моей жизни – ведь думать-то приходилось не о себе одной. Честное слово, не могла я продвигаться дальше и обращать легкий флирт, нашу любовную игру, в серьезные семейные отношения, пока не была на все сто уверена, что он никогда не бросит Гэвина. Теоретически меня он мог бросить, отречься, передумать и не строить со мной светлое будущее, и я знала, что переживу этот удар, хоть он и лишит меня радости жизни. Но лучше вечное одиночество и смерть, чем позволить моему сыну обрести и вновь потерять отца. Оглядывая эту комнату, думая о том, как легко позволил он нам с Гэвином войти в свою жизнь и изменить ее, я поняла: у меня нет сомнений, я хочу, чтоб он стал настоящим папой Гэвина. Не на час, не на воскресенье. У ребенка должен быть отец. И я нутром чувствовала, он будет чертовски хорошим отцом.

Я улыбалась, глядя, как наш сын радостно пробует все свои новые игрушки, и не сдерживала слез, пусть себе катятся по щекам. За моей спиной послышался шорох и смущенный кашель, и я резко обернулась: Картер стоял переминаясь с ноги на ногу и засунув руки в карманы.

– Ну…э-э…что еще за беду я на свою голову накликал? Честно говоря, сначала не собирался так много покупать, но, попав в магазин, ничего не мог с собой поделать. Оказывается, Клэр, есть машинки, которые меняют цвет в воде! А еще есть мусоровоз, «Вонючка» называется. Он сам собой едет и игрушки собирает, а потом отрыгивает. А еще есть такая штука, называется «лунный песок»? Ой, а еще «водяной песок», так тот поначалу, до того, как его в воду опустить, не отличается от какой-нибудь обшивки, зато, когда его вынимаешь…

Перехватив поток его слов своими губами, я бросилась ему в объятья. Поначалу он вроде бы опешил, но тут же легко обнял меня и ответил на поцелуй. В этот поцелуй я вложила все, что скопила за годы разлуки: печали и радости, ожидание счастья, всю свою веру и всю свою любовь. Лаская его губами, я давала ему понять, как благодарна за то, что Судьба ниспослала мне такого заботливого и доброго мужчину, как он. Мы могли бы целоваться дни напролет, не переводя дыхание. Единственное, что заставило меня остановиться, это полнейшая тишина в комнате позади нас.

Я прервала поцелуй, а Картер в ответ протестующее застонал, отчего мое тело затрепетало: он не хотел останавливаться! Все еще крепко прижимая его к себе, не в силах отпустить, я неловко покрутила головой:

– А где Гэвин?

Из другой комнаты донесся знакомый голосок:

– Ууух-ты, мам, вот это тепло. И у меня от этого руки сиплет.

Высвобождаясь из объятий Картера, я вздохнула и пробурчала:

– Во что еще влип этот сорванец?

Улыбку, появившуюся было на лице Картера, будто ветром сдуло – в руках едва заметная дрожь, в глазах – ужас. Он пулей выскочил из комнаты прежде, чем я успела спросить, в чем дело. Я бросилась за ним и почти догнала, когда он свернул за угол к своей спальне. Получалось прямо как в кино. Картер подпрыгнул и взлетел в воздух, широко раскинув руки, ну, прямо как Супермен. Пролетел всю спальню и рухнул животом на кровать прямо рядом с Гэвином, успев вышибить что-то у того из руки. Я стояла, ничего не понимая и раскрыв рот, стараясь сообразить, что, черт возьми, происходит.

– Иии-ии, – заныл насупившийся Гэвин.

Картер лежал на кровати лицом вниз, и плечи у него так затряслись, что тельце Гэвина стало подпрыгивать. Он что, плакал? О, боже мой, неужто у него нервный срыв?

– Картер, какого дьявола? – спросила я.

– Какова дяфола, Калтел? – повторил Гэвин.

– Гэвин! – прикрикнула я, Картер же продолжал корчиться черт его знает от чего.

– Но, мааааам, он у меня заблал вкусную мась, – надул губы Гэвин.

Я подошла к кровати взглянуть, на что указывал пальцем Гэвин. Небольшой флакон лежал на кровати возле руки Картера. Стоило мне приблизиться настолько, что можно было разобрать буквы, как Картер тут же сграбастал его и спрятал себе за спину. Теперь-то я, наконец, увидела, что он не умирает от приступа эпилепсии, а просто хохочет во все горло.