В содержательном, но не слишком перегруженном подробностями монологе ТТ излагает знакомую мне историю о совместном бизнесе с Гауптманом, об успешных операциях и решении оставить капитал фирмы в качестве источника солидных дивидендов, а вопрос перевода той или иной его части на текущие счета решать только на основе обоюдного согласия.
История достаточно занимательная, чтобы захватить внимание Донева, который прямо-таки напрягся, услышав действительно потрясающую сумму, которая, даже разделенная надвое, не теряет своего непреодолимого магнетизма.
— Переходите к конкретному предложению, — призывает страховщик, уже воспылавший желанием урвать миллионы.
— Я придумал один вариант, — скромно отвечает ТТ, — но не смогу предпринять ничего конкретного без вашей помощи.
— Не надо предисловий, излагайте ваш вариант.
— Гауптман был исключительно тяжелый человек во всем, что касалось сделок. Для нас, грубо говоря, просто счастье, что он умер: будь он жив, мы вряд ли смогли бы договориться. Наследник — пожилой человек, моего возраста. У него нет никакого опыта в бизнесе. Он бывший учитель музыки, и представьте себе: на него вдруг обрушивается долларовая лавина, грозящая унести его с собой. Я имею в виду его рассудок. Он и в самом деле может сойти с ума, если мы предоставим событиям развиваться бесконтрольно. Единственное препятствие, мешающее ему посвятить себя благотворительности на ниве помощи всевозможным любительским оркестрам и хорам, уже упоминалось: наследник, как и его дядя в прошлом, не может получить ни цента без моего согласия и участия.
Из этой ситуации Табаков делает вывод о том, как разрешить задачу. Сначала договориться об оформлении сделки со знакомым нотариусом. Потом пригласить наследника и предложить ему разделить капитал поровну. Все.
— И вы считаете, что он не будет возражать, не так ли?
— Какие возражения! Он только того и ждет. Он уже подавал мне намек через общих знакомых, что только того и ждет.
— В таком случае в чем проблема?
— Нет никаких проблем.
После чего следует неизбежный для таких типов, как Донев, вопрос:
— Мы можем его как-нибудь облапошить?
— В каком смысле?
— Не мне вам это объяснять.
— Вот что, — замечает Табаков. — Я не специалист в вашей области, которую вы называете страхованием, и тем более не ее поклонник. Если вы согласны на предложенную сделку, то я претендую лишь на получение причитающейся мне доли, которой, безусловно, поделюсь с вами. После этого все, что вы предпримите в отношении наследника Гауптмана, — это ваше личное дело, в котором я не хочу принимать никакого участия.
— Хорошо, хорошо. Знаем мы эту вашу манеру прикидываться высокоморальным человеком. Избавьте меня от этой саморекламы.
И погружается в молчание. Долгое и тягостное молчание, вероятно, больше для придания себе пущей значимости, но до некоторой степени и как знак некоторого сомнения. Как говорят французы, слишком хорошо, чтобы быть правдой. Поскольку нетрудно догадаться, какая картина в воображении страховщика возникает в связи с перспективой овладения табаковской частью капитала. Что не мешает чуть позднее захапать и его вторую половину — по результатам операции на сей раз уже в отношении наследника Гауптмана. И вот, две половинки фантастического капитала вновь соединены, но на сей раз он принадлежит новой звезде «Клуба миллионеров» господину Доневу и К°.
Вместе с тем он делает вид, что размышляет. Как бы желая сказать, что и он, как покойный Гауптман, имеет вес в бизнесе.
— Ваше предложение вполне разумно, — признает он, достаточно намолчавшись. — Но, между нами говоря, я вижу здесь одну маленькую деталь, которая меня смущает.
Табаков не обременяется желанием спросить, какая именно деталь смущает Донева, так что последнему приходится самому пояснить суть своих сомнений.
— Дело в том, господин, что и у последнего дурака в сложившейся ситуации возник бы один вполне закономерный вопрос: в чем причина такого царского жеста по отношению ко мне — у вас, у которого есть веские причины смертельно меня ненавидеть?
— У меня нет к вам ненависти, — качает головой Табаков, — я слишком устал, чтобы испытывать столь сильные чувства. Именно в этом и заключается ответ на ваш вопрос. Я нахожусь в том возрасте, когда человек уже не так привязан к материальным ценностям…
— Смотря какой человек.
— Вы видели, что я, не колеблясь, предоставил в ваше распоряжение все в моем доме.
— У вас не было иного выхода.
— У меня была масса возможностей помешать вам, но, пользуясь вашим выражением, скажу, что я не буду прибегать к саморекламе и пояснять — каких именно возможностей…
— А все-таки? Только покороче, — настаивает Донев.
— Мне ничего не мешает замолчать. Я же отвечаю на заданный вами вопрос.
— Ну, так что? Только короче.
— Точка! — заявляет Табаков. — Я ничего больше не скажу.
И действительно умолкает, чем ставит босса страховщиков в довольно неловкое положение. Он раздваивается между искушением еще разок разбить в кровь морду самоуверенному старикану и предвкушением эпохальной сделки, на пороге которой находится.
— Ладно, не сердитесь. Мы же просто разговариваем, как свой со своим. Я тоже, может, немного перенервничал после всех этих банковских операций.
— Раз уж вы упомянули банковские операции, то не могу не спросить: догадываетесь ли вы, где бы сейчас находились, если бы не мое великодушное отношение, которое вас так удивляет. Да если бы я не предостерег вас от некоторых промахов, вы с вашими помощниками уже сидели бы в тюрьме. Однако это не значит, что подобный риск вам уже не грозит. Или, может, вы не подозреваете, что уже многократно засняты видеокамерами возле банковских касс, что уже описаны и занесены в картотеку, из чего следует, что если у вас осталась хоть капля сообразительности, то следует немедля собрать вещи и исчезнуть, пока не случилось непоправимое?
— Вы меня не испугаете.
— И не пытаюсь. Стараюсь лишь показать на некоторых конкретных примерах, что, как бы это абсурдно не выглядело, действую на вашей стороне. И не из какого-то великодушия, а из простого и естественного эгоизма. Потому что — я как раз собирался вам сказать об этом, когда вы меня так беззастенчиво прервали, — моя жизнь близится к концу, меня мучают всякие болезни, моя нервная система истощена, и единственное, чего я желаю, — спокойно дожить отпущенные мне дни. А это возможно лишь в том случае, если вы уедете и оставите меня в покое. Вот причина, по которой я раскрыл вам тайну моих миллионов и которая побудила меня сделать вам вышеизложенное предложение. И отказаться от такого предложения — простите меня за грубость — может только кандидат на место в психушке или кандидат на месте в Книге рекордов Гиннеса.
— Я многословен, но вы меня превзошли, — признается потомок ацтеков. — Вы убедительны, не отрицаю. И это еще один повод для сомнения. Но пока что остановимся на этом. Я подумаю и выскажу вам свое решение.
Позднее, когда мы располагаемся каждый в своем кресле и готовимся к отплытию в страну теней, Табаков решает подлить еще немного масла в огонь и бросает для сведения микрофонов:
— Этим господам даже невдомек, что ходить по венским банкам не то же самое, что шляться по софийским кабакам. Еще немного такого хождения — и задержание им обеспечено.
— Сам виноват, — отвечаю. — Ты такой добренький, что не удивлюсь, если станешь им после этого носить передачи.
«Операция „Гауптман“», как бы я назвал ее для краткости, на первый взгляд не вызывает никаких беспокойств. Два человека встречаются в присутствии третьего, чтобы подписать документ, содержание которого они предварительно согласовали. Но как уже тысячу раз говорилось, вещи редко оказываются такими, какими кажутся. Во-первых, небольшое противоречие между Табаковым и главным страховщиком возникает по поводу самого документа. Донев настаивает, чтобы заранее были подготовлены два документа.
