И, посмотрев на меня, чтобы убедиться, понял ли я его, продолжает:

— Кое для кого, Боев, ты настоящая бомба замедленного действия. И нет ничего удивительного в том, что они решили впутать тебя в историю с наркотиками. Особенно если учесть, что их бизнес — наркоторговля.

И, помолчав, добавляет своим обычным сухим тоном:

— Полагаю, мы закончили?

— Конечно. Хочу только спросить: если мне удастся вступить в контакт с Табаковым…

— Да?

— …И он поинтересуется, от кого я прибыл…

— Он не должен этого узнать. Если он будет считать, что ты послан кем-то конкретно, твое положение от этого будет менее весомым. Он должен видеть в тебе представителя не того или иного конкретного человека, а — целой системы. Табаков насколько хитер, настолько и примитивен: «Кто тебя послал? Манасиев? Значит, проблема в нем, и, чтобы избавиться от проблемы, надо ликвидировать Манасиева». Нет, Боев, ты не посланец Манасиева, ты представитель ограбленной Родины, нашей несчастной Болгарии!

Спустя три дня прощаюсь со своими последними друзьями — Петко, Однако и Бориславом, и под вечер пересекаю границу у Калотины. Тот же, что и некоторое время назад, приветливый кивок — и никаких формальностей.

— Будешь вести машину на умеренной скорости, — приказываю Пешо. — И не превышай ста километров без моего разрешения.

— Слушаюсь, господин начальник.

— Не называй меня начальником.

— Ясно, товарищ Боев.

— И я тебе не «товарищ».

Проезжаем Димитровград и устремляемся к этому загнивающему милому Западу, ставшему для миллионов балканских жителей заветной мечтой. Поняв, что я не склонен к разговорам, Пешо сосредоточенно всматривается в летящую навстречу светлую ленту автострады. А я разговариваю в манере Однако, то есть мысленно, сам с собой.

Ох уж эта привычка рассуждать! Профессиональное недоверие ко всему, включая самого себя? Или машинальная привычка чем-то заполнить внутреннюю пустыню одиночества? Впрочем, какая разница. Разве что только от постоянного копания в догадках и сомнениях становится тошно.

А почему, в сущности, ты согласился снова включиться в игру? Чтобы показать, что все еще чего-то стоишь? Снова ощутить, что все еще жив? Или чтобы сделать что-то действительно полезное? Но полезное — для кого? Или чтобы получить еще одну возможность пройтись в толпе, в которой тебя никто не знает, и сесть в кафе со спокойным чувством, что ты никому не интересен в этом ощетинившемся злом мире, где каждый лезет в дела другого, чтобы расстроить их и обречь на неудачу?

А может, все дело в неосознанном стремлении покончить с бессмыслицей жизни посредством благородного самоубийства? Вроде соревнования старых автомобилей, которые решаются на последний жест бесполезной дерзости, включаясь в смертельный бой с наездами и столкновениями, чтобы положить свои горящие искореженные корпуса на поле брани…

Может, так, а может, иначе. Кому нужны эти утомительные размышления?.. И какое они имеют значение, раз ты уже в пути?..

Раз ты снова агент. Пусть и бывший в употреблении.

Профессия моя такова, что я никогда не нуждался в персональном водителе. И слава богу. Постоянное общение двух людей в рамках общей работы неизбежно перерастает во взаимозависимость вне рабочих рамок. Либо водитель становится твоей прислугой, либо он садится тебе на шею. Чаще всего эти два варианта сочетаются в том смысле, что вроде бы командует начальник, а на деле командуют им.

Путь в Европу достаточно долог, чтобы я успел внушить Пешо по крайней мере две вещи. Первое: мы не в ралли участвуем и наша задача — добраться до намеченной цели по возможности живыми и здоровыми. Второе: нас отправили вместе не для того, чтобы мы делились друг с другом своими автобиографиями. По первому вопросу мы легко достигли взаимопонимания, но второй оказался сложнее. Как всякий двадцатилетний парень, Пешо убежден, что у него за спиной богатый жизненный опыт, и ему не терпится хотя бы отчасти поделиться им со мной. Выясняется, что он уже дважды ездил на Запад, правда не дальше Белграда, что уже второй год посещает курсы немецкого языка, насколько это позволяет занятость на работе, и что у него есть девушка, на которой он собирается жениться — опять-таки как только это позволит ему работа. Предоставляю ему возможность болтать сколько вздумается. Я бы вздремнул, но не получается. Общеизвестно, что, если ты сам водитель, но в данный момент машину ведет кто-то другой, ты постоянно начеку, опасаясь, что этот другой вот-вот совершит какую-нибудь глупость, в результате которой ваша машина окажется в кювете и в таком состоянии, что вас придется извлекать из нее по частям.

Как ни жми на газ, а перегон до Вены занимает около 15 часов, поскольку на многих участках дорога так запружена машинами, что ехать на повышенной скорости невозможно. Поэтому убиваю время размышлениями об «объекте», или, выражаясь юридическим языком, — о подозреваемом, Траяне Табакове.

Траян Пистолет. Или короче — Тульский. Или еще короче — ТТ. В школе мы дружили, насколько это было возможно с ТТ. Он держался серьезно, но не заносчиво. Точнее, был умеренно заносчив, как бы говоря: посмотрите, как я скромен, хотя и превосхожу вас. В некоторых отношениях он действительно превосходил нас. В то время как большинство из нас старались не переусердствовать в учебе, ограничиваясь усвоением того минимума знаний, которого было достаточно для сдачи экзаменов, он много читал. И очень хорошо владел речью. Он не был многословен, но умел выразить свою мысль — не спеша, убедительно, так, что наивный человек мог ему поверить.

«Прирожденный адвокат, — осуждающе говорил о нем Борислав. — В органах ему делать нечего, у нас важнее умение молчать».

Адвокатом он не стал, но и в органах не задержался. Переметнулся в торговлю. Там он оказался на своем месте, ведь чтобы продавать, нужно уметь заговаривать зубы, а в умении красиво говорить у ТТ не было равных.

Он не сердился на то, что мы называли его Тульский или Пистолет. При его самолюбии он мог бы обидеться, но считал это детской глупостью.

И был прав. Он не имел ничего общего с грохочущим огнестрельным оружием. Скорее походил на бесшумное холодное оружие.

Потом его послали на Запад в качестве торгового советника. Мне случалось встречать его в Берлине, Амстердаме и Брюсселе, но мы проходили друг мимо друга, словно незнакомые люди, потому что таковой была установка. Сейчас установка была обратной, но Табаков скрывается в каком-то неведомом убежище в столице вальса. Однако положение не совсем безнадежно — в Вене не более двух миллионов жителей.

Замечательный город, но, как всякое творение рук человеческих, не без некоторых мелких недостатков. Одним из таковых является то обстоятельство, что, не забронировав заранее гостиничный номер, найти таковой в Вене равносильно чуду. Раньше мы так и делали, но с тех пор много воды утекло. Теперь, если позвонишь из Болгарии с намерением забронировать номер в отеле, то, вероятнее всего, на другом конце провода бросят трубку. А если явишься собственной персоной — захлопнут перед носом дверь. Не то чтобы они возненавидели болгар, а просто усвоили современный стереотип, в соответствии с которым любой тип, приехавший с Балкан, — либо наркоторговец, либо сутенер.

Солнечным утром въезжаем в город по оживленной Мариахильферштрассе, и тут происходит то самое чудо: в первом же отеле рядом с вокзалом обнаруживаются свободные номера. Тот, что побольше и получше, уже свободен, а тот, что поменьше и на самом верхнем этаже, будет готов к обеду.

— А нельзя нам поселиться вместе? — спрашивает Пешо, не столько оттого, что в номере помимо кровати имеется еще и удобный диван, сколько, вероятно, потому, что Манасиев приказал ему постоянно находиться рядом и присматривать за мной.

— Можно, — отвечаю. — Но здесь, в западной части континента, двое мужчин живут в одном номере в одном единственном случае: если они представители нетрадиционной сексуальной ориентации. Так что сиди и жди, а я схожу изучу обстановку.