— Такова жизнь, товарищ начальник. Никому не дано знать своей судьбы.

Опять короткое молчание.

— А вы как?

— Да и я, как ты. Не знаю своей судьбы. Сейчас вот помчусь в Софию. Хочешь, и тебя возьму с собой.

— Я не готов… Не решил еще.

— Ну, хорошо, Пешо. Как знаешь. Смотри только, не ввяжись во что-нибудь.

— Постараюсь.

— Ладно, до скорого или не очень скорого свиданья!

— До скорого, товарищ начальник!

— Ты действительно собираешься вернуться или дурачишь меня? — спрашивает Марта, когда вечером собираюсь уходить.

— Я вернусь, дорогая, — если не ради чего-то другого, то ради тебя. Как в той песне.

— Что за песня?

— Вряд ли ты ее знаешь. Я все время забываю, что у нас с тобой небольшая разница в возрасте, лет в двадцать.

— Что за песня? — повторяет она.

— Да была когда-то песня, в которой пелось:

Но поскольку я не очень силен в поэзии, замолкаю и обнимаю ее. Мы некоторое время стоим так, прижавшись лицом к лицу, и мне кажется, что я ощущаю у себя на щеке что-то мокрое.

Может, снова пошел дождь?..

И снова Родина.

Конец лета, а как будто осень.

Хмурое облачное небо и резкий ветер, разбрызгивающий струйки мелкого дождя. Эти подробности не имеют значения, но все-таки отмечаю их, поскольку, как мне говорил один знакомый писатель, так надо.

После целой ночи, проведенной за рулем, мое настроение тоже не безоблачное. Не говоря уж об офицере на контрольно-пропускном пункте. Он считает своей служебной обязанностью сохранять железную суровость на физиономии. Он делает мне знак рукой отъехать в сторону и произносит:

— Вас ожидают.

Чуть погодя этот ожидающий выходит из служебного помещения. Он в штатском, но это ничего не меняет: тон у него военный:

— Оставьте ключи от БМВ этому молодому человеку. Дальше мы поедем на служебной машине.

Выполняю приказание. «Молодой человек» — второе исправленное издание нашего Пешо, в том смысле что на его лице нет легкомысленной улыбки, а взгляд строг и официален. Наверное, опять будут осматривать мое средство передвижения, но на сей раз без моего присутствия. В общем, холодный прием. Будем надеяться, что он не станет совсем ледяным.

Джип держит курс по направлению к нашей столице, но потом отклоняется в сторону Костинброда. Служивый в штатском хранит неприступный вид а-ля «каменное лицо» — вероятно, чтобы показать, что никаких разговоров в пути не предусмотрено. Впрочем, такая опасность ему не грозит, поскольку я дремлю.

Резкий толчок прерывает мою дрему. Водитель останавливает джип перед дощатым забором.

— Можете выходить.

Деревянные ворота и возле них субъект в одежде цвета хаки, которую носит половина жителей прославленного цыганского квартала. Хозяйственный двор. В глубине — сборно-щитовое здание казармы, а рядом с ней — посаженная на цепь овчарка, подающая предупредительный лай.

— Спокойно, Рекс, свои, — осведомляю ее. Однако собаку, по-видимому, зовут как-то иначе, поскольку лай не стихает.

Манасиев, находящийся в одном из помещений казармы, встречает меня без лая, однако и он смотрит на меня неприветливо.

— Здравствуй, — сухо роняет он, отходя от окна, в которое наблюдал за моим прибытием. — Садись.

Сажусь, а он остается стоять — вероятно, для того чтобы напомнить о своем старшинстве.

— Итак, Боев, наша встреча все-таки состоялась.

И после констатации столь очевидного факта поясняет:

— А ведь некоторые из твоих старых знакомых были уверены, что ты не вернешься.

— Тогда понятно, почему меня встретили почти как диверсанта.

— Ничего подобного. Просто, пожив на Западе, особенно среди состоятельных людей, некоторые приобретают определенный критический настрой по отношению к отечеству. Кое-кто здесь считает, что ты чересчур близко сошелся со своим старым приятелем Табаковым.

— Как вы мне и приказывали.

— Я говорю это не в упрек. Просто информирую о том, какие существуют мнения на твой счет.

— Известно, что за школа злословия эта наша служба.

Наконец он садится за столик, продолжая сохранять прямую осанку и молодцеватость, ставшие частью его натуры.

— Я и мысли не допускал, что ты способен отказаться от возвращения, понимая, что тем самым подставишь под сильнейший удар не только меня, но и свою репутацию. Да, и это тоже комментируют, твоя миссия пока не дала результатов, но я прекрасно понимаю, какие трудности тебе приходиться преодолевать, и не склонен прислушиваться к оценкам сторонних лиц.

Он умолкает, устремляя на меня свой холодный и до неприятности пристальный взгляд.

— Однако, кроме сторонних, Боев, есть, как тебе известно, еще и вышестоящие лица. И как реагировать на упреки этих последних?

— Вам лучше знать.

— Знаю, но в данном случае я спрашиваю тебя.

— Извините, но, судя по вашим словам, мои скромные действия явились предметом обсуждения самого широкого круга лиц — от сторонних до вышестоящих. Но если секретное задание обсуждается столь широко, то может ли оно после этого оставаться секретным?

— Ты подходишь к делу со вчерашними мерками. Я тоже приверженец строгой секретности, но сегодня к нашей работе предъявляется повышенная требовательность. И не было никакого широкого обсуждения, о котором ты говоришь. Просто люди хотят знать, почему так затягивается дело и на что расходуются средства.

— Какие средства? Те, которые из кармана подозреваемого идут на содержание моей машины и оплату моего жилья?

— Не будем отвлекаться на мелочи. Тот, кого ты называешь подозреваемым, задолжал стране такую колоссальную сумму, что говорить о расходах на машину и жилье просто смешно. Скажи лучше, какими тебе представляются дальнейшие действия по этому делу?

— Вы хотите знать, следует ли нам продолжить работу по делу или ее надо прекратить?

— Именно это я и имел в виду. Однако мне перспектива этого дела видится по-другому. Работу надо продолжить, но продолжить по-другому.

— Хотите сказать — без меня. Принимаю это решение с искренним облегчением.

— Ты не можешь его принять, поскольку еще не услышал. И не разыгрывай искреннюю радость по поводу своего отстранения. Такие номера у меня не проходят. Кроме того, я не говорил, что отстраняю тебя.

— Просто не хочу, чтобы вы попали в неловкое положение.

— Выполняя служебное задание, я никогда не испытываю неловкости. Каким бы это задание ни было. А теперь слушай.

Слушаю. Уже знакомые вещи. С той лишь разницей, что я выбываю из комбинации.

— Временно! — поясняет Манасиев. — Не воспринимай это как утрату доверия к тебе. Мы всего лишь меняем тактику. Не обижайся, но ты действительно чересчур сблизился с Табаковым. Вы даже в рестораны вместе ходите…

— Ну, если единичную поездку в мотель расценивать как поход в ресторан… С такой логикой, зайди мы однажды в церковь, вы решите, что мы собрались…

— Я же сказал: не обижайся. До определенного момента ваше сближение было полезно, особенно учитывая грубые действия некоторых лиц, имевшие места ранее. Но теперь ваше сближение дает обратный результат. Табаков слишком успокоился, уверившись в том, что ему ничто не грозит, и вообразив, что может до бесконечности водить нас за нос. Именно поэтому, не допуская прежнего нажима, мы должны сместить акцент. Для этого ты в данный момент не подходишь. Придется задействовать другой фактор. Ты знаешь, главное — баланс. Мы не должны допустить его ликвидации, иначе все рухнет. И не должны вызвать в нем паники, чтобы он снова не исчез и не заставил нас разыскивать его много лет. Но вместе с тем мы не должны поддерживать его иллюзий относительно своей безопасности, чтобы он не думал: «Боев — мой человек, и со мной ничего не случится».