За падением Ежова последовали сотни арестов его прямых пособников и других сотрудников НКВД. Арестованы были все его заместители и начальники отделов. Почти все бывшие руководители НКВД союзных и автономных республик и подавляющее большинство начальников областных НКВД, а также другие руководящие работники были освобождены от должностей и осуждены. Уже осенью 1938 года, с сентября по декабрь, было арестовано 332 руководителя НКВД, 140 из них работали в центральном аппарате, 192 — в областных структурах{783}. Аресты продолжались и в следующем году. За 1939 год было арестовано 1364 работника НКВД, 937 из них были сотрудниками госбезопасности{784}.

После отстранения Ежова от должности наркома внутренних дел многие дела были пересмотрены{785}. Несколько десятков тысяч людей, находившихся под следствием, были освобождены, а обвинения сняты. Произошла некоторая разгрузка ГУЛАГа: в течение 1939 года из лагерей и колоний выпустили на свободу 327 400 заключенных. Такого раньше не бывало. Хотя многие из них были политзаключенными, среди них почти не было заметных партийных или правительственных функционеров{786}. В то же время 28 октября 1939 года работники Прокуратуры СССР обратились к Жданову (члену Политбюро, курировавшему следствие по делу Ежова и его команды в НКВД) с жалобой по поводу фактов несоблюдения постановления от 17 ноября 1938 года, принятого с целью «восстановления законности». По их свидетельствам, Берия и его соратники саботировали прокурорские расследования с целью реабилитации, и небезуспешно{787}. Так, в течение 1939 года в прокуратуру Новосибирской области поступило 31473 жалобы от людей, осужденных тройками и Особым совещанием при НКВД, но областные чекисты чинили препятствия рассмотрению этих жалоб, утаивая большую часть документации от прокуратуры и чрезмерно затягивая ее передачу{788}.

Насколько удалось организаторам Большого террора приблизиться к намеченной цели? В любом случае идея Сталина навсегда покончить с криминальным миром с помощью приказа № 00447 потерпела крах. За год с небольшим Москву вновь наводнили уголовники. И 21 февраля 1940 года Берия писал главе правительства Молотову, что за 1939 год и первые два месяца 1940 года московская милиция арестовала 28921 человека за различные преступления (разбой, кражи, убийства, хулиганство, нарушение паспортного режима). Кроме того, в Московском отделе уголовного розыска числились 7032 человека, ранее судимых за воровство, хулиганство, грабежи и другие уголовно наказуемые проступки. «Московская милиция, — писал Берия, — ежедневно задерживала в среднем 300–400 человек и около половины из них составляли «люди без определенных занятий и постоянного места жительства». Берия считал необходимым очистить Москву от бандитов, профессиональных воров и других криминальных элементов и просил санкционировать арест 5–7 тысяч уголовников, нелегально проживающих в Москве (в городе и области), с последующим лишением свободы решением Особого совещания на сроки до восьми лет. Кроме того, предлагал осудить 300 «профессиональных бандитов и грабителей», уже неоднократно судимых, на Военной Коллегии к расстрелу. Члены Политбюро Молотов, Ворошилов и Каганович согласились с этими предложениями, а Сталин, более того, начертал резолюцию: «За. Расстреляйте человек 600. Ст[алин]»{789}.

Таким образом, в 1940 году, как и в 1937 году, советское руководство в сиюминутных целях было готово не обращать внимание на «мелочную законность». По установленному законодательству такого рода преступления были подсудны народным судам и уголовным коллегиям областных и республиканских судов, а вовсе не Военной Коллегии, призванной рассматривать в качестве суда первой инстанции лишь важнейшие государственные преступления.

Каким человеком был Ежов? Ростом 151 см, он был очень невысок{790}. Вероятно, чтобы казаться выше, он носил сапоги на высоком каблуке{791}. По некоторым свидетельствам, он также прихрамывал. Ежов был худ и тщедушен. Лицо маленькое, без особого выражения, с нездоровой желтоватой кожей и оттопыренными ушами{792}. Волосы темные (каштановые), торчат неправильным бобриком и лоснятся. На правой щеке рубец, оставшийся с времен гражданской войны. Плохие, с желтизной зубы, подтверждающие правдоподобность рассказа о том, что якобы после ртутного отравления зубы начали выпадать. Больше всего запоминались глаза; они, как вспоминал Дмитрий Шепилов, были «серо-зелёные, впивающиеся в собеседника буравчиками, умные, как у кобры»{793}. Абдурахман Авторханов называет их «алчными глазами гиены»{794}. Что же касается внешнего облика Ежова в целом, Шепилов, беседуя с ним в его кабинете осенью 1937 года, нашел его «плюгавым» и «щупленьким». Одевался Ежов просто, в военные галифе и гимнастерку; его простые, грубоватые сапоги имели рыжеватый оттенок из-за того что их редко чистили{795}. По отзывам, у него был «тихий ровный голос»{796}, баритон; Ежов изредка довольно чисто пел романсы и народные русские песни{797}. По словам Фадеева, в свободное время он любил играть на гитаре, петь и танцевать.

Завидным здоровьем Ежов не отличался. В начале 30-х годов у него нашли туберкулез легких, миастению, неврастению, анемию, истощение, ангину и ишиас. Кроме того, по некоторым сведениям, он страдал от псориаза{798}. Болеть он начал рано. В 1916 году был ранен и получил полугодовой отпуск. Аналогичный случай произошел во время гражданской войны. В 1922 году, заболев от переутомления, он лечился в Кремлевской больнице по поводу колита, анемии и катарального воспаления легких. Позднее в том же году Ежову дали отпуск на основании его «переутомления» и наличия «без малого семи заболеваний»; он отбыл лечиться в Кисловодск. Летом 1927 года прошел курс лечения кумысом на Урале. С июля 1934 года Политбюро направило Ежова на лечение за границу, он провел несколько недель в санатории в Вене. В сентябре 1935 года он опять свалился от переутомления. По настоянию Сталина Политбюро предоставило ему двухмесячный отпуск и послало на лечение за границу (после 1936 года подобные заграничные поездки не повторялись). Вскоре после его назначения главой НКВД в сентябре 1936 года Ежов почувствовал себя плохо якобы из-за ртутного отравления, и когда в ноябре 1938 года он был смещен, основанием послужило его «болезненное состояние». После отставки он действительно писал, что за последние два года его нервная система была перенапряжена и он начал страдать от ипохондрии. Под арестом в январе 1940 года Ежов опять серьезно заболел; врачи поставили пневмонию, он был переведен в тюремную больницу. Чахоточное состояние не красило его поведение. Во время разговора с Шепиловым он «тяжело и натужно» кашлял: «Он кашлял и сплевывал прямо на роскошную ковровую дорожку тяжелые жирные ошметки слизи»{799}.