Авторитет Ежова перестал быть неоспоримым. 12 июня председатель Госплана Николай Вознесенский в кулуарной беседе поставил под сомнение административное рвение Ежова при массовом раскрытии заговоров{599}. Чуть позже, 30 июня, заместитель наркома обороны Ворошилова Иван Федько обратился к шефу с просьбой устроить ему встречу с Ежовым, чтобы доказать свою невиновность. Ворошилов отговаривал его со словами: «Не надо ходить к Ежову… Вас там заставят написать на себя всякую небылицу… Там все признаются». И действительно, через неделю Федько арестовали{600}. После своего ареста Ежов показал, что где-то в июле 1938 года Сталин и Молотов стали вдруг интересоваться его подозрительными связями с Ф.М. Конаром, с которым он когда-то работал в наркомате земледелия, пока в 1933 году Конара не казнили как «польского шпиона». В 1937–1938 годах Польша и «польский шпионаж» в глазах Сталина представляли очень серьезную угрозу, и связь с разоблаченным польским шпионом считалась непростительной. Так, позднее Ежов опишет свои ощущения: «Я почувствовал к себе недоверие Сталина. Он несколько раз ставил передо мной вопрос о моих связях с Конаром»{601}.
Ощущая недовольство Сталина, Ежов сознавал, что его положение становится шатким. А потому, когда 14 июля резидент НКВД в Испании Александр Орлов был вызван на встречу в Антверпен и не появился, он не сразу доложил об этом Сталину, опасаясь, что этот факт потом тоже поставят ему в вину. Ежов чувствовал, что вождь начал догадываться, кто предупредил Люшкова об опасности. Умолчание о побеге Орлова завершало картину. У Сталина появлялось все больше оснований не доверять ему.
В начале августа глава НКВД Украины А.И. Успенский прибыл в Москву на сессию Верховного Совета, которая должна была начаться 10 августа. Как он потом показал после своего ареста, на Лубянке начальник секретариата НКВД И.И. Шапиро встревожено сказал ему что, «у Ежова большие неприятности, так как ему в ЦК не доверяют». И он слышал, что в заместители к «Ежову придет человек которого надо бояться». Его имени Шапиро не назвал и еще заявил, что «нужно заметать следы» — в течение следующих пяти дней расстрелять тысячу человек{602}. Когда Успенский вместе с начальником УНКВД по Ленинградской области М.Н. Литвиным встретились с Ежовым у него на даче, он подтвердил: «Нужно прятать концы в воду. Нужно в ускоренном порядке закончить все следственные дела чтобы нельзя было разобраться». А Литвин добавил, что «если не удастся все скрыть придется перестреляться. Если я увижу, что дела плохи — застрелюсь». Самому же Успенскому, как он признал позднее, именно в тот момент пришла в голову мысль о побеге{603}.
Решение назначить к Ежову нового первого заместителя созрело уже к концу июля 1938 года. Возможно, Сталин был просто недоволен состоянием дел в НКВД: следственные процедуры отнимали слишком много времени, в результате тюрьмы были переполнены, а массовые операции затягивались. Возможно, выражением недовольства этой задержкой стало безотлагательное утверждение Сталиным расстрельного списка большой группы видных правительственных, военных и партийных функционеров с приведением в исполнение 29 июля. Аресты людей из окружения Ежова, Булаха, Леплевского и Заковского в апреле, Дмитриева в июне, наверное, тоже были следствием постепенной утраты доверия Сталина к Ежову. Знаменательно, что к 10 августа разнесся слух о грядущем назначении нового заместителя Ежова, которое ничего хорошего ему не предвещало. Поспешный расстрел большой группы заключенных 29 июля не был случайностью; через месяц, 26 и 29 августа, была расстреляна еще одна группа, в том числе Заковский, Салынь и Миронов[64]. Ежов явно торопился избавиться от людей, которые могли дать на него показания.
В связи с обсуждением в Верховном Совете нового закона «О судоустройстве СССР» в августе в чекистской среде пошел и другой слух, что массовые операции прекратятся и вернется «советская законность». Чекистская верхушка верила этим слухам, но в целом разницы никакой не было. Массовые репрессии шли полным ходом и достигли апогея после 15 сентября, когда для рассмотрения дел по остаткам национальных контингентов были созданы Особые тройки{604}. А в регионах, где продолжалась так называемая «кулацкая операция», проводимая согласно приказу НКВД № 00447 по выделяемым «лимитам», наряду с Особыми тройками сохранились и действовали тройки старого образца, члены которых были персонально назначены решениями Политбюро{605}.
В начале августа, еще до возвращения Фриновского с Дальнего Востока, Сталин выдвинул его кандидатуру на пост наркома Военно-морского Флота, с повышением, и одновременно пресек попытку Ежова назначить своего протеже Литвина на место Фриновского{606}. О чем, между прочим, Литвин только и мечтал. Вот почему Шапиро был встревожен предстоящим назначением нового первого заместителя, хотя в то время даже не догадывался, кто бы это мог быть. В любом случае выдвиженец Сталина не мог прийтись по вкусу Ежову.
22 августа 1938 года первым заместителем наркома внутренних дел стал первый секретарь ЦК КП(б) Грузинской ССР Лаврентий Берия. Похоже, к этому времени Ежов уже начал собирать на него компромат в связи с усилением его авторитета. Об этом свидетельствуют бумаги, сохранившиеся в личном фонде Ежова{607}. Более того, по распоряжению Ежова начальник 4-го отдела 1-го управления НКВД Д.С. Журбенко 1 июля 1938 года затребовал из ЦГАОР (ныне ГАРФ) ряд дел из фонда меньшевистского правительства Грузии, в которых мог упоминаться Берия «как агент контрразведки» меньшевиков. Ему были выданы дела из фонда 1865 (дела 17, 24, 29, 34) и из фонда 1005 (дела 240 и 1021). Причем позднее, 16 ноября 1938 года, дела 240 и 1021 были возвращены в архив, а остальные вплоть до 1953 года в архив так и не возвращались{608}.
По одной из версий, Ежов даже давал санкцию на арест Берии, но тот узнал об этом от главы НКВД Грузии Гоглидзе и сразу приехал в Москву, чтобы увидеться со Сталиным. Состоялся их продолжительный разговор, закончившийся назначением Берии первым замом Ежова{609}. В этом рассказе не учтена малость — без ведома Сталина Ежов не стал бы ничего предпринимать против члена ЦК и члена Президиума Верховного Совета СССР Берии, а уж тем более подписывать ордер на его арест. А если же Сталин давал такую санкцию, то он наверняка не принял бы Берию, и его арест последовал бы незамедлительно. Вероятно, что Сталин говорил с Берией о переводе в НКВД на должность первого заместителя на сессии Верховного Совета, которая открылась 10 августа; как члены президиума Верховного Совета они регулярно встречались. И хотя в период между 11 марта и 13 сентября 1938 года не зарегистрировано ни одного визита Берии в кремлевский кабинет Сталина, следует учесть, что в журнале посетителей не отражались все его встречи{610}.
Согласно записи в журнале регистрации посетителей кабинета наркома внутренних дел (сохранившегося в архиве ФСБ), Берия был принят Ежовым в тот же вечер 22 августа{611}. Вскоре после этого Берия на несколько дней вернулся в Грузию для сдачи дел и проведения пленума ЦК КП(б) Грузии, на котором должны были пройти выборы нового первого секретаря. Пленум состоялся 31 августа в Тбилиси. Во время пребывания в Грузии Берия вполне мог выбрать преданных ему людей, переговорив с В.Н. Меркуловым, Б.З. Кобуловым и другими. И действительно, в течение ближайших недель они объявились в Москве, претендуя на ключевые посты в центральном аппарате НКВД. В начале сентября Берия вернулся в Москву и приступил к работе в НКВД. 4 сентября во второй половине дня они с Ежовым совещались в его кабинете в НКВД и пробыли там до вечера{612}.
