— Да, — сказал я, — прямо и не знаю, что тебе сказать. Спасибо, что поделился со мной. Теперь я понимаю, почему ты стал полицейским.
— Спасибо на добром слове, — ответил Билл. — Понимаешь, как полицию ни ругают, а все-таки мы стоим на пятом месте в списке самых уважаемых в Америке профессий — вместе с учителями и инженерами. А на первом месте знаешь кто? Медсестры.
Мы распрощались, и я вернулся к себе. День выдался сегодня тяжелый и нервный, так что мне уже по-настоящему хотелось спать. Но ночь предстояла тоже беспокойная, и перед тем, как рухнуть на кровать, я поставил будильник на два часа.
Проснулся я по звонку будильника и, откровенно говоря, будь на то моя воля, спал бы и дальше. Я многого натерпелся за эти три дня, и несколько лишних часов сна мне бы не помешали. Однако пока было вставать и отправляться в университет, чтобы завершить, наконец, мои дела в городе Тусоне. Я с трудом поднялся, побрел в ванную, по привычке принял душ и, когда уже начал бриться, сообразил, что вокруг глухая ночь — вряд ли я испугаю кого-нибудь своей однодневной щетиной. Это меня развеселило — я даже рассмеялся вслух. Звук смеха отразился от зеркала, перед которым я стоял с намыленной щекой и от кафельных стен крохотной ванной комнаты. Я вдруг осознал, как мне не хочется никуда идти, а тем более в ночь, где темно и страшно. Наверное, так же страшно было бедной Инке — а ведь она еще и боялась, как бы я не проснулся. При этой мысли я устыдился своей слабости, решительно добрился и вышел во двор.
Ночь была непроницаемо черная, еще темнее, чем сразу после заката, когда мы с Биллом сидели у бассейна. Я подошел ко входу, где горели фонари и, мельком взглянув на почтовые ящики, укрепленные на стене у входа, вспомнил, что почту я сегодня не проверял. В своем ящике, кроме обычной никому не нужной рекламы, я нашел только одно письмо, которое стоило внимания. Адвокат Стьюарт Розенбергер, на своем фирменном бланке, представлял мне счет на общую сумму одна тысяча семьсот одиннадцать долларов сорок два цента «за оказанные услуги». Каким образом Стьюарт оценил свои услуги именно в такую сумму, да еще и с центами, я понять не мог, а спросить у него — я знал — мне будет неловко, хотя любой американец так бы и сделал, причем в первую очередь.
Я сунул письмо в карман и отправился по нахоженному пути вдоль все той же Парк-авеню, погруженной теперь в полную тишину. Ночью она еще больше походила на украинскую деревню. Луна светила вовсю, приближаясь к полнолунию, так что фонари, которые стояли только на перекрестках, были, в сущности, не нужны. Пока я дошел до университета, меня громко облаяли три собаки — конечно, из-за заборов, оставаясь на своей безопасной территории. Утром этих собак не было слышно — то ли они предпочитали дрыхнуть в теньке во время жары, то ли днем их лай терялся среди других звуков.
В расположении университета тишина казалась еще глубже, но света прибавилось — фонарей стало больше и в кое-каких зданиях попадались отдельные освещенные окна. В нашем административном здании, однако, не видно было ни одного огонька. У входа я остановился и огляделся вокруг. Я не заметил никакого движения — только вдали между зданиями медленно проехал полицейский патруль, такой же, как тот, в котором когда-то погиб отец Билла. Они не могли меня заметить — я стоял в тени, — но все равно я испытал неприятное ощущение, как будто оказался на виду. С некоторым усилием я напомнил себе, что никто не запрещает сотрудникам университета входить в здания ночью, и полицейские, даже если бы и увидели меня, ничего плохого бы не заподозрили. Я повернулся к входной двери и вставил в нее ключ.
Ключ, слава Богу, не только влез в прорезь замка, но и повернулся. Не то, чтобы я сомневался в честности Джима — вряд ли он успел бы подменить ключ, — но все же на душе стало как-то легче, когда дверь открылась. Я вошел в вестибюль, где тускло мерцали ночные лампы и подошел к лифту. Лифт, ясное дело, ночью не работал — об этом я не знал, а Инка мне тоже ничего не сказала. Я открыл железную дверь на лестницу, с тоской посмотрел снизу вверх в ее квадратный бетонный колодец и начал подниматься на восьмой этаж.
Уже на третьем этаже я почувствовал, как ноют мышцы на ногах, натруженных на тропах Чирикахуа. Но одышка не появлялась, и я благополучно вышел из лестничной клетки в коридор восьмого этажа только слегка запыхавшись. Свет в коридоре не горел, но я и не стал его включать, потому что луна висела как раз над стеклянной боковой стенкой и все и так было прекрасно видно. На двери в наш отдел произошли изменения — табличку с моим именем уже сняли. Быстро же Сэм отреагировал, мимоходом подумал я. Еще один раз сердце мое дрогнуло — а вдруг ключ не подойдет теперь уже к этой двери, — но все опять обошлось. Дверь отворилась, и я оставил ее раскрытой настежь, чтобы лунный свет хоть частично освещал бывший мой кубик.
Кубик выглядел не так, как вчера, когда он был совершенно пустым. Сегодня на столе стоял компьютер, который светился кое-где маленькими зелеными огоньками, показывая, что он подключен к сети. Выключен был только монитор.
Я сел за компьютер, включил монитор и дрожащими пальцами набрал серию команд, запускающих связь с внешним миром. Одновременно я проверил адрес этого компьютера и с облегчением увидел, что он такой же, как и у моего прежнего рабочего компьютера. Я даже перекрестился мысленно — уж очень гладко все шло до сих пор. Как только система запустилась, я открыл сайт брокерской компании, где лежали мои деньги и, первым делом, изменил защиту моего счета. Теперь я мог подключаться к нему с любого компьютера, а не только с имеющего определенный адрес — это и было то, что мне следовало сделать еще тогда, когда я впервые увидел, как лейтенант Санчес входит в двери нашего отдела. Ну, да задним умом все крепки — слава Богу, хоть сейчас все было, наконец, в порядке. Оставалось только дать команду на продажу всех моих акций и превратить мои пятьдесят тысяч в живые деньги — эта команда будет выполнена утром в понедельник, как только откроется биржа.
И вот тут мое счастье мне изменило, и судьба нанесла мне по-настоящему ошеломляющий удар. Это была именно судьба — как бы я ни барахтался, уйти от нее все равно не удалось бы. Все мои ухищрения — трудолюбивое накопление банковских активов по методу Зиновия, отчаянная борьба с ФБР и лейтенантом Санчесом, выманивание признания у Инки и даже рискованное свидание с Джимом, — все это ничего не значило перед лицом слепой судьбы и ничему не помогло.
Когда я взглянул на страничку, где размещались курсы различных биржевых индексов, я поначалу не поверил своим глазам. За один сегодняшний день, четырнадцатого апреля двухтысячного года, индекс НАСДАК обвалился до трех тысяч трехсот, то есть, по сравнению с началом недели, он упал больше, чем на четверть! Никогда за всю свою историю этот показатель не знал такого провала, и никто — а я меньше всех — не мог такое предусмотреть. Причем хуже всего пришлось компаниям, связанным с быстро растущим бизнесом на Интернете. Эти компании, казалось, имели бесконечную перспективу, и их акции раскупались немедленно, сразу после выпуска. А сейчас их курс за один день снизился в два, а то и в три раза — а ведь все мои деньги были как раз в этих перспективных акциях!
Короче говоря, из моих пятидесяти тысяч едва уцелели пятнадцать. Еще вчера — еще даже сегодня утром, — я мог бы спасти вдвое больше. Но судьба не позволила мне этого сделать. Это было так обидно, что я, солидный сорокадвухлетний господин, обладатель высшего технического образования, муж и отец, не выдержал и горько заплакал. В тишине ночи, при лунном свете я сидел и плакал взахлеб над своим невезением. Никогда не быть мне богатым, плакал я, и слезы катились по моим свежевыбритым щекам — только для того мое бритье и пригодилось. Что за проклятая страна эта Америка — поманит, и тут же отбирает приманку. И какого черта я поперся в этот проклятый Тусон из своего родного Чикаго, да и из своего родного Минска, если уж на то пошло. Выходит, не судьба мне, плакал я, не судьба…
