Среди шума и беспрестанного движения две фигуры пугали своей неподвижностью. Вокруг них стал собираться народ.

Ренье опомнился первым.

— Вот что, — тихо сказал он Андреасу, — не станем расписывать друг другу рожи на потеху зевакам. Дождемся удобного случая. Теперь же ступай с миром, брат мой, я тебя не трону.

— А ты иди к черту, — ответил школяр, поворачиваясь к нему спиной.

— На закате я буду ждать тебя у городской заставы, — произнес пикардиец вдогонку, но Андреас уже скрылся в толпе.

В полдень зазвонил колокол, молчавший два дня, и горожане потянулись в церковь.

Возбуждение, охватившее прихожан, достигло пика. При виде священника, входящего в храм с пасхалом в руках, многие падали на колени и, заливаясь слезами, раздирали на себе одежды; иные кричали «Огонь! Огонь!» и теряли сознание. Ни один не оставался спокойным: люди рвались к алтарю, как к райским вратам, каждый желал раньше другого зажечь пасхальную свечу. Порядок и благочиние были позабыты, в проходах образовалась давка.

Отцы города со стыдом глядели на это непотребство, а приезжий дознаватель, словно летучая мышь, держался в тени.

А Андреас в одиночестве бродил по Ланде.

Подул сильный ветер, предвестник грозы, но солнце продолжало тревожно светить с небес. Улицы, залитые белесым светом, казались выцветшими и пыльными. Огромные тучи сора перекатывались по ним, а над крышами, пронзительно крича, металась воронья стая.

Ветер сбивал школяра с ног, трепал его мантию, не давал ему поднять глаза.

Временами Андреасу чудилось, будто он ослеп и оглох; и тогда школяр останавливался в растерянности, не узнавая знакомые места. Вдруг он увидел светлую женскую фигуру, которая манила его за собой. Сердце Андреаса забилось чаще, он ускорил шаг, но видение все двигалось впереди, то подпуская его ближе, то вновь удаляясь. Он почти догнал ее, и тут она снова ускользнула. Так они почти дошли до церкви, и тогда школяр прыгнул вперед, хватая ее за полу плаща. Она откинула капюшон и улыбнулась знакомой манящей улыбкой. Это была Барбара.

У Андреаса закружилась голова. Он хотел заговорить с ней, но она закрыла ему рот надушенной мускусом ручкой; потом, нежно поцеловав его, шепнула «До вечера…» и скрылась за дверями церкви.

Андреас вошел следом.

В храме было невообразимо душно и жарко от множества горевших свечей. Прижатые друг к другу потные разгоряченные тела издавали резкий запах. Под сводами висел мутный чад. Священник заканчивал чтения. Торжественно вступил орган, и певчие затянули «Gloria», подхваченный прихожанами. Среди сотен голосов, звучавших для школяра ревом ослиного стада, один, выделяясь пронзительной чистотой, отдавался щемящей болью в груди Андреаса. Чарующий и протяжный, как пение русалки, он властно хватал за сердце и тянул за собой. Ему невозможно было противиться.

Не обращая ни на кого внимания, школяр протолкался вперед и увидел Барбару — она сидела на передней скамье рядом с отцом и тощей родственницей, в руке у нее была свеча. Ей ли принадлежал этот влекущий голос, или он звучал лишь в воображении Андреаса? Школяр и сам не мог бы на это ответить. Он прислонился к колонне, пристально глядя на женщину. Весь мир для него погрузился в туман: стены церкви сузились, люди стали призрачными тенями, сияние огней померкло. Отчетливо виделась лишь светлая фигура на передней скамье.

Так он простоял всю праздничную службу, не спуская глаз с Барбары, и во время крестного хода следовал за ней, точно привязанный. Она же будто не видела его вовсе.

Потом женщина вместе с отцом и родственницей отправилась домой — они несли с собой благословенный огонь и воду. Пламя их свечей было путеводным созвездием, указывавшим Андреасу путь в непроглядной тьме.

Они вошли в дом, а школяр остался стоять под дверью в ожидании обещанного свидания.

Ветер завывал, как сотня грешников в адском пламени; огромные сизые тучи собрались над городом, и дневное тепло сменилось пронизывающим холодом. Вскоре пошел дождь. Андреас мигом промок и стал искать убежища; но он не хотел отходить от дома Барбары далеко. Ему чудился отблеск свечи в окне и нежный голос, зовущий его по имени — женщина в белом платье кивала ему, протягивала руки и исчезала, стоило школяру приблизиться. Он совсем продрог, измучился и пал духом; голова у него пылала.

Вдруг ему вспомнились последние слова Ренье, и воспаленный разум Андреаса решил, что они были обращены к Барбаре. Он вообразил, что друг и возлюбленная сговорились против него, услышал их смех, и неистовый гнев овладел школяром. Не помня себя от ярости и унижения, он стал ломиться в дом женщины, крича, что его обманули. Поднятый с постели хозяин послал слуг; те выскочили под дождь с палками в руках и набросились на школяра. Отбиваясь, Андреас крепко приложил одного посохом, но другие окружили его, нанося удары без разбору по его спине, плечам и голове. Тогда он бросился бежать, и слуги гнались за ним до конца улицы. Боль придала школяру прыти: ему удалось оставить их позади, и они прекратили погоню. Напоследок один запустил в него палкой.

А Андреас бежал, не разбирая дороги, пока не кончились силы. Когда это случилось, он упал и остался лежать под деревом — по его лицу тела кровь, смешанная с дождевой водой.

К рассвету холод привел школяра в чувства. Он хотел встать, но ноги не слушались; тело было точно каменное, ушибы отчаянно ныли. Но куда злее была боль, раздиравшая его изнутри; сердце превратилось в кусок угля, прожигавший грудь и причинявший ужасные мучения. Он глухо зарыдал, кусая стиснутые кулаки, катаясь по раскисшей земле, потом затих и вытянулся, глядя в светлеющее небо. Мало-помалу им овладела апатия, на смену ей пришел сон, тяжелый, как смерть.

Радостно звонили колокола, возвещая светлое Христово воскресенье.

А Андреас лежал под деревом в губительной лихорадке.

Не дождавшись друга, на закате Ренье покинул Ланде. Он шел быстро и вскоре добрался до местечка Хаутем, где жили углежоги. Здесь его настигла гроза. Пикардиец стал искать, где бы укрыться, между тем как молнии сверкали у него прямо над головой; но куда бы он ни стучался, ему нигде не открывали. Промокший и обозленный Ренье без толку бродил по селению. Наконец он увидел большой вяз и решил спрятаться под ним от дождевых струй, жестких, как плети. Дерево росло в стороне от дороги, и, идя к нему в темноте, Ренье угодил в угольную яму, на его счастье, пустую в это время года.

— Эх, — сказал пикардиец, — Господь пожелал отсыпать розог недостойному. Что ж, спина у меня крепкая, но отсыревшая кожа на барабан не годится. Иисус милостивый, вели дождику не стучать по мне так сильно!

Он стал выбираться из ямы и тут увидел, как с небес сорвалась молния и ударила в вяз.

— Нет худа без добра, — побледнев, добавил Ренье. — Вовремя я свалился сюда, не то гореть бы мне, как пасхальной свече.

Поднявшись на ноги, пикардиец встряхнулся и пошел дальше. Вскоре он набрел на дровяной сарай с открытым навесом, под которым оказалось достаточно места, чтобы укрыться. Гроза ушла к востоку, и дождь стал стихать.

— Мудрецы говорят: что должно быть, то и случится, — произнес Ренье себе под нос. — Не стоило удирать, как зайцу от собачьего лая — не известно еще, какой след возьмет эта псина. Поспешность вредна в любом деле. Мой брат Андреас остался там один против целой своры. А ведь у меня хватило совести его бросить! Когда архангел Михаил станет взвешивать мои грехи, этот окажется тяжелее прочих… Не иначе дьявол указал мне эту дорогу — но еще не поздно повернуть обратно.

Пикардиец выскочил из-под навеса и зашагал к Ланде так быстро, как позволяли ночная тьма и размытая дождем дорога. Он шел, думая о друге и тайнах Черного дома, и все больше убеждался в том, что рано покинул город. Мысли подгоняли его, и он бежал быстрее и быстрее и еще затемно был у городских ворот.

Улицы Суконщиков встретила его мертвенной тишиной; было слышно только, как журчит вода в сточной канаве. Ренье постучал в дверь Черного дома, но ему никто не открыл. Он попробовал заглянуть сквозь щели в ставнях, но ничего не увидел. Тогда пикардиец надумал зайти с тыла — знакомым путем через огород. Задняя дверь также оказалась заперта, но Ренье это не смутило. Он взобрался на крышу прачечной и проник внутрь через окно чердака, точь-в-точь как в ночь «явления дьявола».