— Не считаете ли вы, сенатор, что для ее лечения мы могли бы прибегнуть к помощи ООН, как это было в Корее?

— Видите ли, номинально ООН присутствовала в Корее. В основном своим флагом. Но воевать и платить за войну приходилось Соединенным Штатам. Во Вьетнаме некоторые союзные нам страны тоже оказывают военную помощь. Отличный контингент, хотя и не очень крупный, послали австралийцы. Кое-какие силы направили новозеландцы. Самые крупные военные формирования — южнокорейские.

— Удовлетворен ли сенат вкладом наших союзников в войну во Вьетнаме?

— Я не уполномочен, а потому и не имею права говорить от имени сената. Но от своего собственного имени скажу, что я лично не удовлетворен, и я надеюсь, что наш государственный департамент будет более решительно требовать от них усиления военного участия. Не только мы, но и все наши союзники должны полностью отдавать отчет, что, если нас силой изгонят из Южного Вьетнама, — правда, я не хочу верить в это и не могу представить себе ничего подобного, но все же, если это вдруг произойдет, последствия будут долго носить для нас роковой характер. Авторитету и престижу Америки будет нанесена тяжелая рана, а это, несомненно, ослабит позиции всего свободного мира.

— А чем вы объясняете, сэр, недостаток активности у наших союзников?

— По-моему, они не очень заинтересованы в ней и при этом думают: «Пусть Джордж делает все сам». «Джордж» в данном случае дядя Сэм, господа. И они полагают, что мы все сделаем сами. Так было в Корее, и так было повсюду в мире. Поэтому мы не особенно полагались на наших союзников, а просто брались за дело. А за то, что мы не смогли сделать сами, мы, поверьте, всегда щедро платили тем, кто нам помогал.

— Итак, сенатор, еще один вопрос. Скажите, вы верите в жизненность тех концепций, которыми мы руководствуемся сегодня во Вьетнаме? Или — другими словами: достаточно ли динамично южновьетнамское правительство, чтобы взять на себя все бремя ответственности, которое лежит пока на «Джордже», как вы говорите?

— Ну, во-первых, мы не уходим из Вьетнама. И если уйдем, то это будет очень и очень нескоро. Мне думается также, что когда американские солдаты покинут Южный Вьетнам, там не останется ни одного вьетконговца.

Собеседники сенатора, пренебрегая этикетом, рассмеялись.

— И куда же они денутся, сэр?

— Мы должны покончить с Вьетконгом, или мы никогда не уйдем оттуда.

— Уже шесть лет мы пытаемся это сделать, сенатор, пустив в ход военную машину колоссальной мощности, а обстановка складывается так, что противник вроде диктует нам условия, если судить по переговорам в Париже. Вы не находите?

— Я далек от этой мысли, господа. В Париже мы будем вести дело так, чтобы обеспечить наиболее благоприятные условия для себя и своих союзников. И эти условия будут условиями победы.

«Вчера на приеме в честь Дня независимости Соединенных Штатов в американском посольстве в Стокгольме произошел политический скандал, который, несомненно, нанесет ущерб нашему престижу. На прием были приглашены все американцы, проживающие в Швеции. Прибыли на него несколько бывших солдат и младших офицеров, дезертировавших во Вьетнаме, хотя их присутствие не ожидалось. Бывший рядовой первого класса Уильям Джонс демонстративно сел, когда зазвучал американский гимн. Одна старая женщина, не выдержав оскорбления, швырнула в солдата стакан с пивом. Вызванный патруль охраны арестовал Джонса и шесть других так называемых противников войны во Вьетнаме».

Ричард Хэлмс, директор Центрального разведывательного управления США, прочитав донесение своего представителя в Швеции, поднялся из-за стола и стал медленно прохаживаться по просторному кабинету, изредка потирая виски тонкими, длинными пальцами, как бы усмиряя неожиданно появившуюся боль. Это донесение живо напомнило ему недавнее посещение армейского госпиталя в Сайгоне. Он вошел в палату выздоравливающих и, оглядев цепким взглядом занятых своим делом солдат, выбрал парня с серьезным лицом, с достоинством и спокойно взиравшего на вошедших: сразу видно — больших боссов.

— Как ваша фамилия, герой? — спросил Хэлмс.

Парень поднялся и, не испытывая ни малейшего смущения, ответил, как отрапортовал:

— Сержант Уильям Роджерс, сэр. Двадцать пятая дивизия. Ранен в дельте Меконга два месяца назад.

— Однофамилец государственного секретаря США, — улыбнулся Хэлмс.

— К счастью для государственного секретаря, сходство на этом кончается.

— Почему — к счастью?

— Потому что ему не придется услышать моих рассказов о том, что переживают наши солдаты в этих гиблых местах.

— Вам, наверное, трудно пришлось в последних боях, сержант?

— Не только в последних, но и в первых. Все время трудно.

— Ну и что вы думаете об этой войне? — спросил директор ЦРУ.

— Я думаю, что мне не следовало бы быть здесь, сэр, — ответил сержант.

— Америка послала вас сюда, сержант, чтобы защищать ее идеалы.

— Я не знаю, сэр, кто вы, но я бы с удовольствием поменялся с вами местом и посмотрел бы, как вы станете защищать здесь идеалы Америки.

Хэлмс внутренне возмутился такой откровенной враждебностью, высказанной очень вежливым и ровным голосом.

— По-вашему, сержант, Америка напрасно заняла здесь передовые рубежи для защиты демократии?

— Ничего не могу сказать насчет Америки, сэр, она со мной не советовалась, а то, что я напрасно попал на эти рубежи, — это я знаю.

Хэлмс посмотрел на других обитателей палаты и заметил, что они, стараясь выглядеть равнодушными, на самом деле внимательно прислушиваются к возникшей перепалке.

— Вы что же, сержант, не хотите побед Америке, повышения ее ведущей роли в мире? Или я неправильно вас понял? — довольно мягко, с оттенком отеческой теплоты в голосе спросил Хэлмс.

— Я очень хочу, сэр, чтобы Америка всегда побеждала своих врагов, но тут же совсем другое дело. Здесь мы плодим себе врагов, потому что… — сержант замялся.

— Говорите, говорите, — подбодрил его Хэлмс.

— …Мне стыдно, сэр, за то, что мы делаем здесь. У нас в роте был один бывший фашист, он рассказывал, что они творили в России, Польше, Югославии. Если это правда, то мы повторяем их во Вьетнаме. Боюсь, сэр, что это нам не пройдет безнаказанно.

— Ну и кто же нас накажет, как вы думаете? — с саркастической улыбкой на лице спросил Хэлмс.

— Не знаю, сэр, но думаю, что бог не простит нас.

Вспомнив эту беседу сейчас, оставившую в сознании директора ЦРУ неприятный осадок, Хэлмс связал ее с прочитанной шифрограммой. Одни и те же побудительные мотивы лежат в основе поведения сержанта из сайгонского госпиталя и дезертиров в Стокгольме: осуждение войны и какое-то прямо апокалипсическое ожидание наказания за свершенное. Его тревожило не столько то, что в последнее время участились случаи дезертирства, сколько начавшее оформляться организационное движение бывших солдат, нашедших убежище в других странах.

Хэлмс подошел к столу и нажал кнопку внутренней связи.

— Рон, — сказал он секретарю, — пригласите ко мне генерала Ланчетти, а через полчаса — полковника Мэрфи.

Высокий, стройный, с узким смуглым лицом генерал Ланчетти, помощник директора ЦРУ, вошел в кабинет легкой, почти скользящей походкой. Он мгновенно осмотрел кабинет — привычка разведчика даже в самом безопасном месте быть настороже, — а потом вежливо поздоровался. Хэлмс давно заметил, что глаза его заместителя постоянно то ли прощупывают собеседника, то ли ожидают непредвиденное.

«Сицилийская школа», — подумал про себя Хэлмс, знавший, что клан Ланчетти, игравший когда-то главенствующую роль в родных краях, сильно пострадал, переселившись в Штаты. Попытка стать «крестным отцом» — руководителем мафии кончилась для отца нынешнего генерала печально. Даже больше: от клана практически ничего не осталось, он попросту был уничтожен в межклановой войне. Фрэнк Ланчетти чудом спасся во время генеральной резни. Он не стал продолжателем клана, отказался от мести и порвал полностью с родственниками, еще надеявшимися возродить мощь семьи. Но у него навсегда остались в памяти страшные картины гибели отца, братьев, родственников. Может быть, именно воспоминания сделали его взгляд цепким и настороженным, придали коварство и хитрость его способностям организовывать уже на другом уровне рискованные операции, которые планировало ЦРУ в разных странах.