Генерал Абрамс прислал в дивизию два батальона рейнджеров — солдат особого назначения, способных, как говорили, вести бой даже в аду со всеми силами самого Сатаны. Был дан приказ: во время налета выбросить их десантом с вертолетов на засеченные огневые позиции Вьетконга и устроить кровавую месть. Три дня офицеры рейнджеров облетывали районы, откуда, по расчетам баллистиков, ведется чаще всего огонь, и отмечали на картах возможные районы высадки. Когда ночью начался обстрел, стоявшие наготове вертолеты поднялись в воздух, и скоро весь район артиллерийских позиций был как на ладони. Рассредоточившись по огневым точкам, рейнджеры стали прыгать с парашютами.

Было условлено, что днем в места высадок прилетят вертолеты-спасатели, чтобы забрать десантников. Все было сделано так, как спланировали. Днем спасатели из трехсот выброшенных десантников с трудом собрали не более двухсот. Они твердили одно: об их высадке противнику было известно заранее, рейнджеры попали в засаду. Многие из них погибли, другие разбились при высадке или потерялись в горах.

Получив донесение о неудаче, постигшей даже рейнджеров, Крейтон Абрамс приказал эвакуировать авиадесантную дивизию в район Дананга, чтобы не погубить ее окончательно.

За двадцать два дня непрерывных изматывающих боев сто первая авиадесантная дивизия понесла тяжелые потери.

«Три недели боев за высоту 935, писал военный обозреватель из Сайгона, напоминали футбольный матч, когда звезды футбола играют с аутсайдерами и мячи летят в одни ворота. Генерал Абрамс не мог найти никакого другого выхода, чем бесславно сдать выгодную позицию. Как считают специалисты, только потери в технике и вооружении оцениваются не менее чем в двести миллионов долларов».

Полковник Смит, оставив машину на стоянке у южного подъезда министерства обороны, решил побродить по тенистым аллеям лесопарковой зоны, окружающей Пентагон. Эти сравнительно тихие места, где в ранние утренние часы легко дышится и хорошо думается, он полюбил еще в те дни, когда пришел в министерство обороны молодым офицером и в Пентагоне еще чувствовал себя неуютно. Даже сейчас, когда многие годы связывают его с этим зданием, он порой чувствует себя неуютно, наблюдая, как в разные подъезды пятиугольника стекаются по утрам, словно муравьи в муравейник, более тридцати тысяч человек. Они забивают бесчисленные соты-кабинеты и целыми днями сидят над бумагами, планами, сообщениями агентов, указаниями начальства, выдержками из иностранной прессы, анализируя, строя прогнозы, высказывая предложения, разрабатывая планы один страшнее другого, часто противоречащие друг другу, вносящие путаницу, разобраться с которой потом уже никто не в силах.

— Пентагон, — услышал недавно Смит в кулуарах одного совещания, посвященного военному планированию, — был в годы второй мировой войны оперативным штабом вооруженных сил США, способным следить за ходом военных действий на всех фронтах и активно осуществлять свои функции. Его отделы были тесно связаны друг с другом, делились оперативной информацией. Сейчас мы все, образно говоря, разделены звуконепроницаемыми перегородками. Мы не знаем не только, что делается и намечается в соседних отделах, — а это порой совершенно необходимо знать в интересах дела, — мы не знаем даже, что делает твой коллега в соседнем кабинете.

Это говорил высокий с седыми висками генерал, пользующийся большим авторитетом, потому что в годы второй мировой войны отличился в боях с фашистами и был награжден не только высшей медалью США, но и советским орденом. И хотя вспоминать сейчас об этом считалось не очень удобным, сослуживцы генерала относились к нему с уважением.

— Сколько раз мы обнаруживали, — продолжал он, — что группы офицеров или даже отделы работают над одним и тем же проектом и не потому, что хотим из нескольких вариантов выбрать лучший, а из-за того, что, засекретив все, забываем, кому что поручено. Работают люди — и пусть работают. Мы стали настолько громоздкой организацией, что постепенно утрачиваем способность эффективно осуществлять свои функции.

— А что будет, если в случае войны на Пентагон упадет даже одна-единственная бомба? — задал вопрос один из офицеров.

— Противник не так глуп, — со смехом ответил кто-то из генералов, — чтобы бомбить Пентагон. Этим он только бы положил конец царящей у нас неразберихе.

«Видно, трудно приходится ныне служащим Пентагона, — подумал тогда Смит, — если они не стесняются открыто обсуждать такие вопросы». Впрочем, о том, что левая рука Пентагона часто не знает, что делает правая, Смит имел хорошее представление по указаниям, которые поступали из стен министерства во Вьетнам. Офицеры экспедиционного корпуса порой только пожимали плечами, когда вдогонку за одним приходило другое распоряжение, полностью дезавуирующее первое, для выполнения которого уже все было подготовлено. И реакция на подобные указания обычно сводилась к тому, что командование откладывало их куда-нибудь поглубже в сейф до тех пор, пока сама обстановка не подскажет, какой вариант был более правильным. Иногда ни один из них так и не начинал осуществляться. Начальство, пославшее указания, больше не вспоминало о нем, а подчиненным совсем было ни к чему напоминать об этом: зачем взваливать на плечи лишнюю тяжесть? У самого Смита было до десятка распоряжений с пометкой «вне всякой очереди», «срочно», которые не то что месяцами — годами лежали без движения, и никого это не волновало.

Сейчас, прогуливаясь по тенистым дорожкам, Смит вспомнил, с какими надеждами он входил впервые в Пентагон, уже на правах не экскурсанта из военного училища, а штатного работника. Он хорошо знал все, что имело отношение к Пентагону. Пятиугольное здание с пятью кольцами коридоров общей протяженностью двадцать восемь километров напоминало неприступную крепость, внутри которой совсем не трудно затеряться.

Смит улыбнулся, вспомнив шутку, а может быть, и вовсе не шутку, которую рассказал ему, вернувшемуся из Вьетнама, уже поседевший в пентагоновских коридорах полковник, принимая Смита за новичка в этом доме.

— Вы пришли работать в учреждение, — говорил полковник, — где все подчинено строгому порядку, где все обусловлено выполнением только тебе порученного дела. Любое, даже маленькое нарушение установленного порядка, самая незначительная ошибка может привести к непредвиденным сдвигам целых пластов. Как в горах: маленький камешек, сорвавшийся с вершины, обрушивается у подножия тысячетонной лавиной и надолго преграждает движение по магистральному шоссе.

Юджин не перебивал своего собеседника, хотя мысль, что «мозг армии» должен работать как идеально действующий механизм, он слышал еще тогда, когда впервые переступил порог Пентагона.

— Вы слышали, что произошло здесь год назад? — говорил словоохотливый полковник. — Один из заместителей министра обороны случайно, представьте себе, совершенно случайно, — ведь в этом доме не так трудно перепутать комнаты! — придя на работу, занял кабинет своего соседа.

— До нас во Вьетнаме такие новости не доходили, — пошутил Смит.

— Во-во! Вы там в своем Вьетнаме вообще не знаете, что делается в мире. А тут дело было посерьезнее, чем где-нибудь в дельте Меконга. Представляете: пришел замминистра и сел в чужой кабинет. И сразу вопрос: почему? И пошло, и пошло — вплоть до министра. А тот вроде бы тоже в шутку говорит кому следует: ну и пусть сидит на новом месте, если ему нравится. Началась настоящая цепная реакция, в результате которой — вдумайтесь! — кабинеты сменили двенадцать тысяч офицеров. И я в том числе.

Юджин от души рассмеялся, представив себе картину, как меняют кабинеты ничего не понимающие двенадцать тысяч высокообразованных офицеров, думая, что в этом кроется что-то разумное и рациональное.

— Слава богу, что это только шутка, — улыбнулся Смит, — но с вашего позволения, господин полковник, я возьму ее в свою коллекцию необыкновенных историй.

— Если хотите действительно шутку, — серьезно сказал полковник, — то я вам с удовольствием расскажу ее. Для вашего сведения: наши коридоры по горизонтали и вертикали — это похлеще лабиринтов легендарного критского царя Миноса. Так вот, рассказывают, что пришел как-то в Пентагон с депешей скромный телеграфист. Войти-то вошел, а выйти не мог. Заплутался. Только через восемнадцать лет он наконец добрался до выхода, но за эти годы он сумел получить чин полковника. Но это — не я, — весело рассмеялся он, — я в этих стенах нахожусь больше телеграфиста.