1. Резкое увеличение инвестиций за счет текущего потребления. Во всех таких странах доля личного потребления в валовом национальном продукте оказывалась намного ниже, чем в последовательно рыночных экономиках, а доля инвестиций намного выше. Так, в конце 80-х годов в СССР доля совокупных денежных доходов населения в валовом национальном продукте достигала 58 процентов против 85 в США, а доля накопления в быстро развивавшихся странах Юго- Восточной Азии составляла 35-37 процентов против 14-17 в США. Если в развитых странах среднечасовая заработная плата промышленного рабочего в середине 90-х годов достигала 18-30 долларов, то в Корее и Сингапуре она не превышала 6-7, в Малайзии — 1,5 доллара, а в России — 80 центов. Подобное сверхнакопление может достигаться как жестким регулированием (в нацистской Германии и сталинском СССР), так и более мягкими методами (в странах Азии). Однако в любом случае оно не может продолжаться как угодно долго, поскольку в обществе неизбежно накапливается своего рода усталость.

2. Невозможно стремительно модернизировать сразу все секторы экономики. Приоритетными оказывались военный комплекс (в Германии), тяжелая промышленность (в СССР), автомобилестроение и электроника (в Японии и Юго-Восточной Азии). Другие секторы экономики оставались неконкурентоспособны, а рынок перенасыщался продукцией ведущей отрасли. Далее либо искусственно создавался внутренний спрос (как в СССР на нужды обороны), либо товары массированно вывозились за рубеж. В условиях обычных спросовых ограничений такие экономики практически нежизнеспособны.

3. Постоянно заимствовались технологии и привлекался иностранный капитал. В этом нет ничего плохого, однако таким образом перегнать никого невозможно. Известно, что все советские автозаводы копировали западные производственные технологии, что Япония в 80 — 90-е годы импортировала технологии на суммы, в 7-8 раз большие, чем продавала за рубеж, что практически все южнокорейские компьютеры в 80-е годы были собраны по западным лицензиям и снабжены импортированным программным обеспечением. В СССР внешнее инвестирование заменяли доходы от экспорта сырья, а в Юго- Восточной Азии темпы роста ВНП всегда оставались ниже темпов роста внешних инвестиций.

До 70-х годов прецеденты догоняющего развития были относительно успешными- Но поднимаясь до вершин индустриального прогресса, такие страны (примеры СССР и Японии доказывают это) не способны войти в круг постиндустриальных держав. Это определяет пределы современных попыток ускоренной модернизации.

Строительства Петербурга. Гравюра 1703 г.

В начале XVIII века, восприняв европейский опыт развития и обеспечив беспрецедентную мобилизацию ресурсов, российское самодержавие добилось столь впечатляющих результатов, что на два столетия оказалось в плену весьма сомнительных стереотипов управления страной.

Основной ресурс постиндустриальных экономик — информация и знания, то есть творчество отдельных людей, не подверженное мобилизации. Усилия тысячи низкоквалифицированных программистов не дадут нового программного продукта, который может быть создан одним талантливым разработчиком, в отличие от труда тысячи лесорубов, который окажется заведомо более продуктивным, чем труд десяти или ста из них. Мотивы творчества качественно отличаются от стимулов к труду; в массовом масштабе они возникают, только когда общество достигло высокого уровня благосостояния, иначе преобладают сугубо экономические цели. Привычно сдерживать потребление и активизировать накопления — значит блокировать возможности перехода к постиндустриальному обществу.

Производство наукоемкой продукции и новых технологий не поглощает значительных материальных ресурсов, и интеллектуальные усилия, в отличие от физических, не сокращают деятельный потенциал человека, а лишь совершенствуют его. Информационное потребление не сдерживает экономический рост, а ускоряет его.

Снижение нормы накопления становится в постиндустриальном обществе движителем прогресса, в то время как в индустриальном ему препятствует.

Тиражирование информационных продуктов не требует и малой доли средств, затраченных на их изначальное производство.

Постиндустриальные страны создают неограниченное сегодня богатство, развивая при этом потенциал своих граждан, тогда как индустриальные, истощая собственные природные и людские ресурсы, производят товары, потребность в которых постоянно снижается.

По крайней мере всю вторую половину XX века СССР и Россия шли по самому неэффективному в этом смысле пути, на котором пределы догоняющего развития сужались гипертрофированной ролью государства в экономике и вопиющим пренебрежением к личности. Были растрачены гигантские ресурсы (только на военные нужды в 1960 — 1987 годы ушло более 4,6 триллиона долларов, а прямые дотации аграрному сектору в конце 80-х годов оценивались в 128 миллиардов долларов в год). Большинство отраслей экономики оказались неэффективны (на производство 1 доллара внутреннего национального продукта СССР тратил в 1988 году в 16-18 раз больше энергоносителей, чем Япония или Швейцария), а технологический сектор к настоящему времени не подает признаков жизни (доля расходов на НИОКР составляет сегодня 0,32 процента валового внутреннего продукта, численность научных кадров, работающих по специальности, находится на уровне первых послевоенных лет, а доля высокотехнологичной продукции в экспорте составляет 3 процента против 44 в США).

По основным показателям экономического и социального развития Российская Федерация сегодня занимает место между Перу и Намибией. Она живет за счет экспорта сырья. Производительность в промышленности не достигает и пятой доли американской, а в сельском хозяйстве остается на уровне 1,2 процента от показателя Нидерландов. Неквалифицированных работников, составляющих в США не более четырех процентов рабочей силы, у нас более четверти всех занятых.

Нынешний экономический рост (7,7 процента в 2000 году) обусловлен не структурными преобразованиями экономики, а резким повышением конкурентоспособности наших товаров и услуг в результате девальвации рубля в 1998-1999 годах и стремительным ростом цен на энергоносители; этот рост остается экстенсивным и затрагивает лишь небольшой ряд отраслей. Государство, чья экономическая роль была почти полностью утрачена в 1992 — 1997 голы, пытается вернуть ее себе; все чаще говорят о государственных программах развития чего-нибудь. Конечно, лучше делать хоть что-нибудь, чем ничего, но если сохранились иллюзии, будто качественный прорыв можно обеспечить за счет перераспределения средств от экспорта, направляя их "на приоритетные отрасли", это ошибка.

Россия в ее нынешнем состоянии не может быть равным партнером постиндустриальных государств и требовать каких-то особых или даже просто выгодных условий сотрудничества — это наконец поняли и российские политики. Болезненное ощущение распада империи и утраты прежней геополитической роли сделали популярной идею развития по особому пути.

На протяжении долгих столетий Россия воспринимала самое себя как великую державу, наделенную важной исторической ролью. Ныне она не может претендовать на лидирующую в мире роль; в авангарде экономического и социального прогресса прочно обосновались США и страны Западной Европы. Поэтому выбор должен быть сделан между двумя вариантами: или Россия продолжает считать себя великой державой, способной самостоятельно влиять на развернувшиеся в мире социально-экономические процессы, и тогда ей следует заявить, что она не признает прогрессивным общее направление мирового развития, предложить свое видение прогресса, или же она должна присоединиться к ведущим странам Запада, но при этом потерять даже иллюзию великодержавности. Третьего не дано.