Так и сделала. Из густого орешника она подсмотрела, как отец, чертыхаясь шепотом, вылавливает доски и сооружает вновь кладку. Теперь она знала, кто решил ее выследить. Ну что ж, в упрямстве своему отцу она не уступит, жаль, встреча с Иваном не получится…

И Влада пошла такими чащобами, в каких давно не бывала. Она неторопливо отшагала и первый километр, и второй, и пятый, не таясь, не скрываясь, давая Скибе полную возможность убедиться, что дочке полюбились такие вот дальние прогулки, и ничего опасного в том для него, для Скибы, нет, так как выбирает она места пустынные, где никакая встреча ни с кем невозможна. Разве что с хлопцами Стася, но они не в счет, на этот случай твердый уговор: Владу они не трогают, а она ничего о них знать не должна, кроме того, что видит изредка на хуторе. Надо отдать Скибе должное: однажды заявив, что Влада никаких поручений Стася выполнять не будет, он твердо придерживался своего требования. Стась же до поры до времени тоже не настаивал. Он понимал, что в случае необходимости припугнуть Скибу ему не составит особого труда, а Влада пока была не нужна — ее появление в селах сразу бы вызвало разговоры и подозрения. Связником быть не может, для других же целей есть пока и свои люди.

Домой Влада пришла раньше Скибы, разделась, почистилась, приготовила ужин. И когда тот, злой, в болотной тине и сосновых иголках, ввалился в хату, наивно всплеснула руками:

— И куда это вы ходили на ночь глядя?

— На луга смотрел, не промокло ли сено после дождей.

Дождя не было уже недели две.

Влада слегка пожурила отца — могла б и сама сходить. Пригласила к столу: молоко да яичница, другого не успела приготовить, сама только что возвратилась. Спокойствие давалось ей нелегко: «А что, если б выследил? Не сносить Ивану головы». И глухая неприязнь к отцу росла, становилась осязаемой.

Вошла в Иванову жизнь чужая прежде девушка и сразу стала частью этой жизни. Ему тоже нелегко было вырываться на встречи к Владе — комсомольцы вначале иронически посмеивались, потом забеспокоились всерьез, предупредили:

— Знаешь ведь, из какого гнезда птаха…

Знал Нечай. Из куркульского гнезда, бандитского. Пока не установлены связи старого Скибы с националистами, не доказаны, но это дело времени. Иван убеждал себя, что ему не следует больше видеть Владу. Но проходило два-три дня, и опять Нечая тянуло в лес к приметной лесной поляне, на которой чаще всего скрещивались их тропинки. «Мало во мне классовой сознательности», — пытался упрекнуть себя Нечай. От упреков легче не становилось, золотые косы не тускнели, а глаза не переставали сниться по ночам.

— Или приворожила тебя лесная королевна? — сочувственно осведомилась Надийка.

Иван и Влада теперь встречались часто, выбирая для этого места где-нибудь посредине между хутором Скибы и Зеленым Гаем, каждый раз новые. На этом особенно настаивала Влада: ей казалось, что если с Иваном что-нибудь случится, будет виновата только она одна. Вещунья-совесть недаром предостерегала девушку. Были у них и серьезные разговоры, были и размолвки. Однажды Нечай, за что-то обидевшись на Владу, резко бросил:

— Ты — ко мне, Скиба — к Стафийчуку? Неплохо устроились.

— Глупый ты, Иван, ой, какой же глупый! — оскорбилась Влада. — Ничего не понимаешь…

Обычно Влада очень точно приходила на свидания. А теперь не пришла. Иван строил разные предположения: что случилось? Был меж ними на этот случай уговор: если помешает что-нибудь — приходить на то же место дня через три.

Иван постарался так заполнить эти три дня работой, что некогда было вверх посмотреть. Когда снова встретились, у Влады улыбчиво заискрились глаза.

— Почему не пришла? Я ждал, ждал…

— Правда?

— Все глаза проглядел, — не то в шутку, не то всерьез сказал Нечай.

— Не могла, — покраснев, ответила Влада. И вдруг, решившись, честно призналась: — Отец за мной следил — вот почему.

— Ты меня любишь, Владзя? — неожиданно для себя проговорил Иван.

— Люблю, Иванку.

Влада стояла перед Нечаем — совсем не строптивая королевна лесная, а покорная, робкая, испугавшаяся того, что сказала.

…Сколько раз читал Иван в разных книжках про любовь, а не думал, что придет она к нему золотокосой кулацкой дочкой. Это было неожиданно — мысли сбились, спутались, осталась только одна: Влада любит его… По сиреневому вечернему небосводу к горизонту катилось остывающее солнце. Вели шуршащий лесной разговор березы, черно-белые стволы их расписали лес броскими, яркими красками. Мир — небо, солнце, березы — остался прежним. Двое под этим небом и этим солнцем изменились.

— Ничего я не боюсь с тобой, — шептала Влада, прижавшись к Ивану. — Пойду на край земли, глаза выцарапаю каждому, кто на тебя руку поднимет. И никому, никому тебя не отдам!

Не знала девушка, что пройдет всего несколько дней, и ей придется выбирать между двумя самыми близкими людьми — отцом и любимым. Иван ласково, нежно гладил косы Влады, всматривался в лицо.

— Не жалеешь? — робко спросил Иван.

— Нет, коханый. Разве жалеют, когда со счастьем встречаются?

Хотелось спросить Ивану, как же дальше у них все будет. Не решился. Отчаянный, твердый Иван, которого даже на бюро райкома не раз упрекали в излишней жесткости, странно робел перед девушкой. Она сама заговорила об этом.

— Хочу уйти я с хутора, Иван, буду учиться, а нет — так работать. Руки у меня не ленивые, ко всякому труду привычные. Разве ж я не вижу, между нашим хутором и Зеленым Гаем не километры — река глубокая лежит? И разная жизнь на ее берегах. Только боюсь: от одного берега отстану, к другому не пристану…

— Я тебе помогу, Владзя! Сам хотел тебя о том же просить: любишь меня — уходи с хутора. Куда захочешь, в город ли, в Зеленый Гай, но подальше от прошлого. Хочу, чтобы и думала ты, как и я, и жила, как и я, одной жизнью.

— Примут ли меня твои зеленогайские друзья? — Тревога и боль ясно прозвучали в вопросе Влады.

— Не знаю, — честно ответил Иван. — Может, сразу и не поверят — чужая ты пока для них. А как дальше — от тебя и от меня зависит.

Когда уже прощались, она спросила:

— Ты какой цвет любишь? — И объяснила: — Хочу тебе сорочку вышить. Чтобы все девчата видели — есть у тебя коханая, и не морочили тебе голову.

— Не торопись, Влада, не так скоро надену я ту сорочку. За заботу же спасибо.

— Почему?

— Поклялся себе, поклялся Лесю убитому и Даниле израненному пообещал — будет на мне гимнастерка до тех пор, пока хоть один бандит топчет зеленогайскую землю.

Грозными были те слова. Не шутил Иван — таким не шутят, памятью мертвых грозят только самому лютому ворогу. Еще деды и прадеды становились на колени перед порубанными товарищами и не богу, не иконам с крестами — им обещали отомстить. И ничто в мире не могло помешать им сдержать эту клятву. Разве что смерть…

Влада в смятении брела по тропинке домой. Ее отец — ворог Ивана… Иван — ворог ее отца. Все смешалось на этой земле, если суженый поднимает оружие на твоего отца. Только разве Иван первым взялся за оружие? Пришел с фронта, мечтал учиться, агрономом стать. Но запылали хаты, полилась кровь — не всем пришлись по душе мечты Ивана и тысяч таких как он. Насмехался же отец: «Из грязи в князи лезут, голытьба, быдло проклятое…»

Своя правда у Ивана Нечая, и не отступит он от этой большой правды. И ее, Владу, выкинет из сердца и памяти, если она не будет с ним. Значит, надо идти одной дорогой с Иваном, потому что он для нее самый дорогой человек, и правда у него большая — правда для всех.

Горлинка осталась в лесу. Возвращаться в Зеленый Гай было нельзя: долгое отсутствие учительницы не прошло незамеченным. «Ястребки» во главе с Нечаем и Малеванным прочесали лес вокруг села. Надийка нашла тетрадку учительницы. Вывод напрашивался один: Марию похитили и замучили бандеровцы. Вот тогда и появился в районной газете некролог.