— Да-да, — сказала Мила Сергеевна, пряча пудреницу и помаду в стол.

— Здравствуйте, — поздоровалась, войдя, Прасковья Ивановна. — Не помешала вам?

— Помешали, конечно, но заходите, — вполне вежливо ответила судья.

— Хочу с вами поговорить, — начала было Прасковья Ивановна.

— Наверное, по делу Быховца? — сразу же определила судья. — Я вас видела в зале.

— По делу Быховца. Я председатель колхоза.

— Очень приятно, — судья протянула ей узкую ладошку. — Мила Сергеевна.

— Прасковья Ивановна.

— Слушаю вас, Прасковья Ивановна.

— Как бы вам все покороче сказать… — присела на стул Прасковья Ивановна. — Не правится мне ваше решение, Мила Сергеевна. Несправедливое оно.

— Ну, почему же? — улыбнулась Мила Сергеевна.

— Не верю я в эту историю с мотоциклом. Сами посудите: у него свой мотоцикл есть, получше этого. Зачем ему воровать?

— Разве дело в мотоцикле? — удивилась Мила Сергеевна. — Быховец жестоко избил Котовича, за это и наказан.

— Он и сам в синяках ходил, только за справками в город не ездил, побои не снимал, — мягко возразила Прасковья Ивановна. — Тут причина все-таки в зерне. У нас как раз в ту пору рожь при перевозке на элеватор пропадала.

— Да, но машину Котовича взвесили: зерно не тронуто.

— Значит, не успел, — вздохнула Прасковья Ивановна. — Миша помешал. Он у нас парень серьезный, хороший механик. Недавно армию отбыл, в десантных войсках служил…

— Охотно верю. Но все это, милая Прасковья Ивановна, к делу не относится: У Котовича было сотрясение мозга, как с этим не считаться?

— Тоже верно… И все же Миша не обманывает: он оборонялся.

— Ну… если вы не согласны, подайте кассационную жалобу.

— Мы подадим.

— Что ж, — улыбнулась Мила Сергеевна. — Возможно, и отменят мое решение.

Мила Сергеевна была начинающим судьей, но тем не менее она твердо верила в то, что все, что она делает, она делает правильно.

До войны этот район города был окраиной. После войны город строился и расширял свои границы, а этот его небольшой уголок с деревянными домиками, утопавшими в зелени садов, долго оставался нетронутым. Теперь строительство добралось и сюда. Камень наступал на дерево, часть новых домов уже заселили, другие только воздвигались. Возле тех, что уже были заселены, играла в мячики и раскачивалась в лодках ребятня; возле тех, что пока еще строились, рыли землю бульдозеры, рабочие сгружали с машин плиты и оконные рамы, возле тех; что доживали последние месяцы, люди копали картошку, выбивали одеяла, развешивали на веревках белье. И все это уживалось рядом, под одним небом, в одном воздухе.

Люди проходили мимо Сони, не обращая внимания на ее растерянный вид. Но один старичок, несший в авоське помидоры, подошел к ней и спросил:

— Что вы ищете, девушка?

— Да вот… сестра моя на квартире жила… двоюродная. Вот здесь дом был, — показала она на пустое место, где одиноко росла яблоня и лежали бетонные плиты.

— Так что же вы здесь стоите? — сказал старичок. — Пойдемте со мной. Они вон в тех домах живут, — указал он на каменные дома впереди.

— Вы ее знаете? — обрадовалась Соня.

— Нет, не знаю, — ответил старичок. — Я вас в домоуправление сведу, там и скажут.

Они свернули на рыхлую тропку, проложенную недавно среди фруктовых деревьев. В глубине сада стоял домик с прогнившим крыльцом. Мужчины разбирали крышу, бросали трухлявые балки в кузов грузовика, собираясь, видимо, вывезти всю эту рухлядь на свалку. Вокруг машины клубилась едкая буро-рыжая пыль, летали в воздухе гнилые щелки.

Тропинка круто взвилась вверх, и оттуда, сверху, выполз рычащий бульдозер. Затрещал ветхий сарайчик, закачалась и стала крениться срезанная бульдозерным ножом вишня.

— Что он делает? — крикнула Соня и даже зажмурилась от страха.

Старичок бросился к бульдозеру и тоже вскричал:

— Вы зачем деревья уничтожаете?

— Чего?.. — высунулся из кабины бульдозерист. Он, видимо, не слышал, что ему кричат.

— Вы зачем разбойничаете, юноша? — негодовал старичок. — Кто вам позволил деревья сносить?

— А-а, — понял наконец парень. — А вам чего, жалко или больше всех голова болит?

— Жалко! — крикнул старичок. — Это же вишня!

— Не шуми, папаша, — весело ответил парень. — Здесь дорога будет. До-орога, попил? А потом еще метро долбать будут. Как раз тут станцию «Вылезай» поставят, — заржал он.

— Не дорога и не метро, а детский сад! — совсем рассердился старичок. — Вот я сейчас вашему Евдокимову в трест позвоню, пусть вас взгреет хорошенько.

Услышав фамилию своего начальника, парень сразу утратил веселость.

— Ладно, папаша… Случайно вышло, — сказал он и дал бульдозеру задний ход.

Старичок не мог успокоиться и, идя рядом с Соней, сердито говорил:

— Безобразие. Все сады в городе извели. Вишня летом дефицитной ягодой сделалась. А елочки, пожалуйста, в плановом порядке сажают. Это у них «озеленением города» называется, — показал он на рядок чахлых елочек у дома. — А что для горожанина важнее — низкорослая елка или яблоня-вишня?

— Конечно, яблоня, — сказала Соня, хотя вопрос был явно риторический. — У нас все село в яблонях. И вишняка много. А теперь клубнику разводят, хорошо приживается.

— Значит, вы из села к сестре в гости? — спросил старичок.

— Нет, я по делу приехала, — охотно объяснила Соня. — У меня брата несправедливо в колонию посадили.

— Да?.. — усомнился старичок.

— Не верите? Честное слово.

— Может быть… — подумав, сказал старичок. И указал рукой на дом, к которому подходили. — Вот там домоуправление. Видите вывеску?

— Вижу… Спасибо нам, — сказала Соня, сворачивая к этому дому.

— Девушка! — окликнул ее старичок. — Если не найдете сестры, заходите ко мне. Пятая квартира. В справочное позвоним. Там ее разыщут.

— Спасибо, — повторила Соня и побежала к подъезду с вывеской.

Сонину двоюродную сестру звали Дусей, а мужа ее Степаном. Дуся работала продавщицей в овощном магазине, а Степан — слесарем-котельщиком на заводе.

В этот лень Степан вернулся с работы поздно. Дуся не спала, дожидалась мужа.

— Явились не запылились, Степан Николаич! — подбоченясь, встретила она его в коридоре. — Ясс-сно!

— Ху-у! — дыхнул он на нее. — Ясно?

— Уди-ви-тельно — одной «Примой» тянет! А я думала…

— Меньше думай. Трубы в сушилке прорвало, новые ставили. Чепе будь здоров. — Он прошел в ванную, задел пустое ведро.

— Тихо, медведь. Леночка спит, — шепотом прикрикнула на него Дуся. — И Соня к нам приехала.

— Какая еще Соня?

— Сестра двоюродная, ты ее не знаешь. Ее отец с моим отцом братишки родные. Только он погибший давно. Он на колхозной молоковозке шофером был, и в него один косарик на самосвале врезался. Пока в больницу везли, он и помер. Вот Сонька с Мишкой и остались без отца у матери.

Степан умывался над ванной, а Дуся сидела на краешке ванны и вполголоса рассказывала:

— А теперь страх, да и только! Брата ее, Мишку, засудили. Плачет по ём — о-ёй как. Приехала кассацию подавать, говорит, весь колхоз за него хлопочет. Но не в том дело, Степа. Я как решила? Пускай она у нас живет.

— Это еще зачем? — повернул к ней мокрое лицо Степан.

— А чего такого? Пропишем ее у стариков Петровых. Их дом вскорости на снос пойдет, еще и квартиру Сонька получит.

— Так тебе и пропишут, — буркнул Степан.

— Пропишут. Управдому магарыч хороший — и сделает. Это я на себя беру. Я ей целый день толковала: одно дело, говорю, в городе жить, другое — в колхозе коров доить. Насилу уломала. Верно, Степа?

— Не знаю, — ответил он. — Ни к чему она нам.

— Да ты что? — возмутилась Дуся. — Или ты сам не деревенский? Сам небось в городе пообтесался! Вот я и ей хочу жизнь устроить. А девчонка она красивая: в нашу породу, по дедушке пошла.

— Оно и видать, — хмыкнул Степан, поглядев на свою не очень-то привлекательную с лица жену. И сказал: — Давай жрать, с утра голодный…