Ну, Фрося, скажу вам, сильно спугалась тогда, и давай отваживать от себя всяк приходящего. Даже в калитку впускать боялась, и всем до единого говорила, чтоб в больницу шли. Так с месяц или с два длилось, пока испуг с нее трошки не сошел. Потом она сызнова стала травки варить и кой-кого допускать до себя, но с большой опаской. И тут один раз привозят до нее женщину с рожей на ноге. Фрося ей отказ, а та молит да просит ее. Вот Фрося и смекает, что нет у нее лучшего случая отомстить Леониду Васильевичу. «Ладно, — говорит она той женщине, — вылечу я вас, только при одном условье: пускай вас спервоначалу доктор Леонид Васильевич в больнице полечит. Вы к нему ступайте, а если не вылечит, тогда до меня приходите». Женщина так и сделала, как Фрося приказала. Проходит сколько-то время, и является она до Фроси. «Ну что, — спрашивает Фрося, — лечились у доктора Леонида Васильевича?» — «Лечилась», — отвечает. «Чем же он вас лечил?» — спрашивает Фрося. «По-всякому пробовал: и примочки клал, и мазями, да не помогает». Развязала Фрося ее ногу и видит: как цвела рожа, так и цветет прежним цветом. «Ладно, вылечу я вас, — говорит ей Фрося. — Но теперь с двумя условьями. Первое мое условье такое: ступайте в больницу и скажите Леониду Васильевичу, что не умеет он вас вылечить, а потому и ходить вы до него больш не будете. А второе мое условье такое: как вылечу вас, вы обратно до Леонида Васильевича пойдете, покажете ему свою ногу и скажете, кто вас излечил. Если на такие мои условия ваше согласье есть, тогда я берусь». И та женщина сполнила два условья: первое — враз, а второе — как рожа начисто сошла.
И что ж, вы думаете, дальше случилось? А вот что. Скоро ль, долго ль время шло, а только опять приходит до Фроси Леонид Васильевич. Ботиночки на крыльце обчищает, шапку в сенцах снимает, ручкой в двери стукает и спрашивает, можно ли в хату войти. Да теперь уж Фрося на него злым оком зыркает, помня, как он лаялся с ней да как наслал на нее милиционера вместях с Николаем Пантелеевичем. «Ну, зачем в мою хату опять явились?» — спрашивает его Фрося, а сама до печки отступает, где кочерга с рогачем стоят, чтоб, случай чего, ухватить для защиты. А Леонид Васильевич присаживается на лавку и тихо говорит: «Пришел я до вас, Ефросинья Семеновна, чтоб извиненье сказать. Виноватый я перед вами, что лаялся и вас не оцепил. Хочу я теперь с вами дружбу вести, и есть у меня до вас великая просьба: расскажите, как и чем вылечили вы ту женщину, у которой рожа была?» А Фрося ему в ответ: «Вот вы как заговорили, Леонид Васильевич! А давно ль вы меня шарлатанкой обзывали да милицию на меня навели, чтоб штрафом в триста рубликов обложить?» А он опять ей вежливо говорит: «Давайте помиримся, Ефросинья Семеновна, и про это позабудем. И опять же прошу: научите меня рожу лечить. Очень вам за это благодарствовать буду». А Фрося ему: «Да в жизню такого не будет! И чтоб ноги вашей больш в моей хате не було, бо я вас видеть и слышать не могу! Помирать стану, а вам свой секрет не выдам! А если еще раз придете, так и я милицию призову, чтоб вы до меня не приставали и не обзывали!..» С этими словами Фрося двери кочергой в сенцы отворила, да и выставила Леонида Васильевича из хаты. И еще из калитки кричала ему через улицу, чтоб не смел до нее ходить и прощенья просить, бо знать она его не желает.
Вот так обошлась она с Леонидом Васильевичем. И долго его считала своим первым врагом, и, как заходил про него разговор, называла его «опёнкой поганой» или «сморчком недозрелым». И бабке Ермолайчихе не раз говорила: «Помирать буду, а эту опёнку поганую, квартиранта вашего, не позабуду за его подлости». А того не знала, как оно вскоростях обернется.
Это, знать, уже по весне случилось. Взялась Фрося огород копать да корзинами перегной носить под картошку. И так за день убилась, что ни согнуться, ни разогнуться. Она на дворе грязь с себя кой-как сполоснула и только в хату вошла, как давай у нее в правом боку колоть. Она одной, другой травки из своих настоев попила, а оно не отпускает, да и дело с концом. А средь ночи уж так ее забрало, что стала она страшным криком кричать. Детки ее спугались, на улицу бежат, до суседей в окна стукают: «Спасите, люди добрые, мамка помирает!» Старшенькая, Зина, посообразительней была, та, недолго рассуждая, до Ермолайчихи кинулась. «Будите, — просит, — тетечка, доктора. Пускай мамку спасает!..» Леонид Васильевич мигом собрался — и через дорогу. Фрося как узрела его, так и руками замахала. «Не подходи до меня, супостат! — кричит. — Не касайся меня своими руками погаными!» Детки плачут да просят ее в больницу отправиться, я прибегла — прошу, другие суседи уламывают ее, а она как сбесилась, — гонит от себя Леонида Васильевича, и конец. А сама вся потом облитая, очи вылуплены — прямо сию минуту помрет. Так что вы думаете? Леонид Васильевич подступился до нее, ухватил ее за две руки да сам как крикнет: «А ну молчать! Сам не желаю вас спасать, руки свои об вас пачкать! Детей мне ваших жалко, потому как вы через два часа помрете!» А потом и на нас давай шуметь: «А вы чего рты пораскрыли? Собирайте ее и на подводу несите!..» Тогда, знаете, при больнице лошадь держали, заместо машины «скорая помощь», так Леонид Васильевич уже послал за ней, и на ту минуту подвода подкатила. Ну, и после, уже в больнице, Леонид Васильевич все ругался на Фросю. У нее, представьте, желудок гноем прорвало, померла б она, если б не резать. Вот Леонид Васильевич и резал. Сам режет и сам же ругается на себя: «Ах, черти б меня взяли за то, что такую поганую женщину спасаю! И зачем я ее спасаю? Пускай бы она дома помирала! Пускай бы сама себя своим зельем лечила!..» А Фрося хоть и в полпамяти на столе лежала, но все его слова слышала. Слышала и сама ему обидными словами отвечала. Да еще требовала, чтоб санитары руки ей не держали, а Леонид Васильевич чтоб резать не смел. Вот какой театр меж них в больнице шел…
Теперь скажу — нам, что дальше и совсем чудеса случились. Столько воевали меж собой — считайте, побольше года, а тут враз мир у них наладился. Детки ее до него бегают, «дядей Леней» зовут, он сам до Фроси в хату ходит, травки ее себе в тетрадку списывает, она ему все ладненько поясняет; от чего ландыш хорош, от чего бузина или там василек полевой. Корову Фрося выдоит — скорей несет через улицу глечик молочка Леониду Васильевичу. А то еще — ей-богу, не вру! — козьим пухом разжилась и жалетку ему теплую вывязала… Так вот, заметьте себе, и жалетку вывязала, и молочко носила, и травкам его обучала, а секрета своего, как рожу излечивать, одинаково не высказала. «Не могу, — сказала она ему, — вам про это рассказать, и не допытуйтесь до этого. Клятву я дала, что схороню до самой смертушки в себе свой секрет, и не могу своей клятвы нарушить». Так Леонид Васильевич понял это дело и бросил допытываться. Но вот же какие совпаденья бывают! Если кто с рожей до него обращался, так, верите, он, наподобье доктора Сосновского, до Фроси направлял. Даже когда его от нас в Чернигов на повышенье услали, так и то некоторые люди по его записочке до Фроси приезжали… Теперь как-то и не слыхать, чтоб рожей болели. Может, потому что сами доктора лечить научились… Кто ж его знает, почему… Теперь много чего на свете переменилось. Ну, да это уже до нашей истории не касается…
А что, не скушно вам было про Фросю послухать? Я, как зачинала, на веселый лад наструнилась, а сейчас, как глянула, — вроде и невесело сплелось… А тучка наша с вами — вот она! Ишь, как враз стемнело… Вы сидите, сидите, а я скоренько все со стола в сенцы снесу, пока не закапало… Гляньте, как мой аист шею в себя втянул? Видать, грозу учуял… Пропустили мы с вами пронаблюдать, как он на крышу с пересадками пробирался… Вот и снесла все, чистенько на столе стало… Домой пойдете?.. А я думала, мы с вами еще в хате посидим, я б вас орешками жареными угостила… Ну, тогда бежите, чтоб не намокли… Я вас до калиточки проведу… Ничего, ничего, это первые капли!.. Пока разойдется, я и кабанчику успею вынести. Он у меня присмирел крепко. Сколько мы с вами сидели, а он и голоса не подал… Еще бочку из сарая нужно под желобок выкатить. Хоть и говорят, что через эти атомы нельзя дождевой водой мыться, ну да я не слухаю… Вы теперь когда ж до меня на чаек придете?.. Вот и хорошо, я вас ожидать буду… Ой, как линуло!.. Бежите скорей… Под липами, под липами держитесь!.. О господи-страхи, как блеснуло!.. Аж присела с испугу баба Сорока… Ну, сейчас загремит, сейчас загремит!.. Только б соломку на крыше не подпалило… Ах ты господи, — вся до косточки вымокла!.. Как теперь эту бочку катить? И кабанчик некормленый… Надо ж такое — грозу проглядела!.. Будешь знать, старая дура, как языком молоть… Катись, катись у меня! Вон ужо струя близко, сейчас тебя подставлю… Вот полило, вот полило — в три минуты весь двор затопило!.. Хоть на лодке плыви… О господи! — опять меня молнией прошило!.. Ну загремит, ну загремит сейчас!..
