Вот и сейчас люди вокруг молчаливо наблюдают за ней, и у нее такое ощущение, что тот же вопрос написан на каждом лице, читается в каждом взоре, в каждой застенчивой улыбке, сопровождающей эти брошенные украдкой взгляды.

А в зеркале перед собой Фели замечает стоящую позади нее тетушку Ибанг. Та тоже критическим взглядом смотрит на ее волосы. И не верит своим ушам, когда Фели вдруг спрашивает у нее пива, чтобы смочить волосы перед укладкой.

— Пива? — удивляется тетушка Ибанг, недоверчиво глядя на нее широко раскрытыми глазами. Племянница улыбается и кивает. Видя, что тетка неодобрительно насупилась, она спешит объяснить:

— Да оно ведь совсем не пахнет, тетя!

Старая женщина пристально разглядывает наряд Фели. Осматривает вырез ее те́рно[6], оголяющий грудь, стянутую юбкой талию, ставшую еще тоньше, разрез на юбке, без которого вряд ли можно было бы ходить.

— Ну и ну-у… Все теперь стало по-другому.

Фели слышит вздох, вырвавшийся из груди старой тетки. И невольно улыбается. Будь жива ее мать, она сказала бы то же самое. И даже отец, который никогда не отличался разговорчивостью, не похвалил бы ее. Она уже слышала, как о том же говорила и ее старшая сестра Седес. Да и другие родственники не лучше. Даже ее племянники и племянницы сурово выговаривали ей, стоило им увидеть ее в черных облегающих брюках тореадора и розовой рубашке. Односельчане всегда с любопытством оглядывают ее с головы до пят, от платка на голове до пурпурного педикюра на ногах.

— Интересно, кто из наших станет подражать тебе? — будто про себя говорит тетушка Ибанг. — Верно, старшая твоего брата… Шустрая девчонка!

— Я просила Эденг отпустить со мною дочку. Я бы отдала ее в школу в Маниле. Все равно живу одна. Да с ними всегда какие-то сложности… Они, видите ли, не могут разлучиться. Если бы я послушалась тогда мать… если бы поверила слезам… — Она умолкает, чувствуя, что голос предательски выдает муку, терзающую ей грудь.

— Ну… ладно, — говорит тетушка Ибанг, внезапно смягчившись. — Мы тогда все глаза выплакали, как только ты уехала…

— А я ведь еще и тогда знала, насколько мне будет легче жить в Маниле. Разве бы я решилась выступить на том конкурсе красоты, если б не была уверена, что пройду?

Тетушка Ибанг ничего не отвечает. Фели чувствует, что она касается платком ее затылка.

— Ты вся вспотела. Когда Дуардо обещал заехать за тобой?

— Да вроде бы в три часа. У вас по-прежнему это «приблизительно»? Три часа — значит пять?.. О-о, да уже четыре! Знала бы, так взяла свою машину. Жаль, что напялила терно… Обычно-то я сама вожу. Вот в Америке…

— Ты, видно, уже заждалась? — прерывает ее тетушка Ибанг.

— Да нет, не потому. Просто нужно являться в назначенное время. И потом я хотела сегодня же вернуться в Манилу.

— Как? На ночь глядя?

Фели не удержалась от смеха.

— Я одна ездила в Америку и вернулась в целости и сохранности. Разве так уж трудно добраться до Манилы?.. Ох, как давно я не была на Филиппинах! Отвыкла, что ли? Дело в том…

Тетушка Ибанг щелкает языком, и Фели умолкает. У старушки явно портится настроение. Фели тут же вспоминает, как ее встретили. С трудом скрываемые благоговение и изумление, неуклюжее, но сердечное гостеприимство. За завтраком ее обслуживали отдельно от племянниц и племянников. Для нее приготовили особый стол, накрыв его вместо скатерти белой простыней. Ее не пустили в батала́н[7], когда она сказала, что хочет вымыть руки. Принесли тазик с водой, а одна из племянниц поставила рядом блюдечко с куском душистого мыла, купленного для торжественного случая. Она заметила, как переглянулись все вокруг, когда она сказала, что будет есть руками.

— Но у нас есть ложка и… вилка… все серебряное, — начала старшая невестка и тут же смешалась. — Те, что ты привезла домой… тогда. Мы почти не пользовались ими…

Фели беспечно улыбнулась.

— Разве краба едят ложкой или вилкой?

И сразу же пожалела, что так сказала. Она заметила, как помрачнело лицо тетушки Ибанг. Старая женщина не переставала извиняться.

— Мы могли бы зажарить поросенка, но нам сказали, что ты не приедешь…

В самом деле, она не собиралась присутствовать на церемонии. Но потом передумала: ведь у них в ба́ррио[8]впервые должно было состояться такое торжество. Пятидесятилетняя годовщина школы Плариделя[9] — «Пларидель Хай-скул». Она почувствовала, что не может отказаться от чести, предложенной ей ассоциацией бывших питомцев ее родной школы. Ей запали в душу слова президента: «В честь первой женщины-судьи, выпускницы нашей школы…»

Фели вздрагивает от резкого автомобильного сигнала, раздавшегося перед самым домом. Это значит, что прибыл эскорт, который должен доставить ее в школу в баррио. Фели решает не надевать туфель: каблуки слишком высокие и тонкие.

— Я возьму их с собой в машину, — говорит она тетушке Ибанг, а про себя думает: «С такими каблуками как раз застрянешь между планками. Я в них и не сойду по этой бамбуковой лестнице».

Она нагибается за туфлями, но старушка опережает ее. С туфлями в руках тетка провожает ее до машины. Множество глаз впивается в Фели. На какое-то мгновение она застывает у машины, силясь припомнить имя человека, лицо которого ей так знакомо. Он предупредительно распахивает перед ней дверцу автомобиля.

— Я — Дуардо. — Молодой человек застенчиво улыбается.

Фели с трудом сдерживает вздох удивления, готовый вырваться из ее груди. Когда она усаживается в машину, тетушка Ибанг подает ей туфли и подхватывает протянутые шлепанцы. Дуардо захлопывает дверцу и, обойдя вокруг, садится рядом с шофером.

— Почему вы не сели здесь, со мной? — спрашивает Фели. Сердце ее бешено колотится. — В конце концов, вы ведь президент…

— Ну, видите ли… — Дуардо не оборачивается, но по тому, как он запинается, Фели догадывается, что губы его дрожат. — Это… это может п-показаться… не совсем п-приличным…

Лицо Фели делается непроницаемым. Зубы сжаты. Дуардо был единственным мальчиком, с которым она дружила здесь когда-то. Теперь он учитель той школы в баррио, в которой они оба учились, президент ассоциации выпускников.

— Мы все очень рады, что вы приехали, — говорит Дуардо, немного помолчав. — Прошло лет двадцать…

— О, пожалуйста, не вспоминайте о годах, — усмехается Фели. — Я чувствую себя сразу такой старой.

— О, что вы! Вы совсем не изменились! Вы выглядите сейчас гораздо моложе… Жалко, что Менанг не сможет повидать вас…

— Менанг? — Фели приподымается на сиденье.

— Да, наша одноклассница… — тут же поясняет Дуардо. — Мы…— Он засмеялся. — Недавно она родила нам шестого ребенка.

— О-о! Поздравляю! — Она пытается улыбнуться. Ей вдруг сразу становится не по себе: и от духоты, и от черепашьего хода машины.

— Вы удивитесь, когда увидите сегодня нашу школу, — снова начинает Дуардо после некоторого молчания. — Она совсем не та, что была прежде.

— Я уверена в этом, — бормочет Фели. — У меня все как-то не было времени остаться в баррио подольше, когда я приезжала сюда прежде. Всегда такая спешка…

— У меня тоже, к сожалению, не было никогда случая повидаться с вами…

Здание школы оказалось совершенно новым. Она бы его ни за что не узнала. Из окна машины Фели увидела толпу зевак и поспешила надеть темные очки. Нет, она не может больше выносить эти взгляды, видеть эти лица. Пугливые, восхищенные, исполненные благоговения — каких только нет.

Когда Дуардо открывает ей дверцу, она вдруг явственно испытывает ощущение пустоты, которое преследовало ее сегодня с самого утра. Ей сразу становится очень одиноко. К глазам подступают слезы. Нет, кажется, она больше не узнаёт своего родного баррио, и баррио больше не знает ее…