Жена иногда пересылала Михаилу Илларионовичу письма, которые поступали лично к ней, если сведения, в них содержащиеся, могли заинтересовать Кутузова, или что–либо прояснить, или же, наконец, просто взбодрить и обрадовать его.

Он отложил письма де Сталь в сторону и достал листки, исписанные рукою Екатерины Ильиничны.

Она, как всегда, писала о всех пяти дочерях, о бесчисленных внуках, о нехватке денег, о банковских процентах, которые следовало немедленно гасить, о новых займах, о столичных слухах, пересудах и дворцовых интригах.

«Более двух тысяч душ в ее распоряжении, — подумал Кутузов. — Да сверх того еще восемьдесят тысяч серебром в год — все мое заграничное фельдмаршальское жалование, и вот на тебе — четыреста сорок тысяч постоянного долга».

Кутузов вздохнул — больше по привычке, чем из–за огорчения, — и, отложив письмо в сторону, представил Екатерину Ильиничну и всех дочерей — Парашу, Дарь–юшку, Лизаньку, Анну, Катеньку. Он вспомнил и первенца своего — Мишеньку, которого «заспала», нечаянно придавила и задушила во сне, кормилица; вспомнил, как ждали они еще одного сына, но так и не дождались — на свет одна за другою появлялись лишь девочки, — и еще раз вздохнул.

От этого мысли его перенеслись к жене, и он, вспомнив, как увидел ее на крыльце дома Бибиковых полвека назад, вспомнил и многое другое…

О Екатерине Ильиничне.

Все знавшие жену Кутузова оставили о ней единодушные отзывы: умна, обаятельна, красива. Некоторые добавляли к сему: крута характером, образованна, капризна, влюбчива… Впрочем, сии последние судили больше по слухам и пересудам.

К старости красота ее преобразилась в величавое достоинство, а ум — в мудрость.

Уже в день коронации Павла I Екатерина Ильинична получила орден святой Екатерины и стала кавалерственной дамой.

В последующее царствование ее авторитет возрос еще более.

После Бородинской победы Александр I пожаловал ее в статс–дамы, а когда Кутузов скончался, Екатерине Ильиничне был сохранен в виде пожизненной пенсии полный заграничный оклад фельдмаршала, и, кроме того, единовременно преподнесено сто пятьдесят тысяч рублей на оплату долгов, да сверх того выдано каждой из дочерей по пятьдесят тысяч.

Вот оно — первое письмо Александра I, направленное Екатерине Ильиничне после кончины Михаила Илларионовича:

«Княгиня Катерина Ильинична! Судьбы Вышнего, которым никто из смертных воспротивиться не может, а потому и роптать не должен, определили супругу вашему, Светлейшему князю Михаилу Ларионовичу Кутузову — Смоленскому, посреди громких подвигов и блистательной славы своей переселиться от временной жизни к вечной. Болезненная и великая не для одних Вас, но для всего Отечества потеря! Не вы одна проливаете о нем слезы; с вами плачу я и плачет вся Россия. Бог, воззвавший его к себе, да утешит вас тем, что имя и дела его остаются безсмертными. Благодарное Отечество не забудет никогда заслуг его. Европа и весь свет не престанут ему удивляться и внесут имя его в число знаменитейших полководцев. В честь ему воздвигнется памятник, при котором россиянин, смотря на изваянный образ его, будет гордиться, чужестранец же уважать землю, порождающую столь великих мужей. Все получаемое им содержание повелел я производить Вам, пребываю вам благосклонный Александр. Дрезден, 25 Апреля 1813 года».

Посмертная слава Кутузова перешла и на его вдову: в 1817 году, когда Екатерина Ильинична проезжала через Тарусу, духовенство в праздничном облачении встретило ее у городской заставы, а народ выпряг лошадей и вез на себе ее карету.

Ее дом был одним из самых блестящих литературных и театральных салонов Петербурга. В ее гостиной бывали и Державин и Карамзин.

Екатерина Ильинична умерла 23 июля 1824 года и была похоронена при огромном стечении народа в церкви святого Духа в Александро — Невской лавре.

Михаил Илларионович отложил в сторону листки письма Екатерины Ильиничны и раскрыл письмо баронессы Сталь.

Это было последнее письмо очаровательной Жермены, только что полученное Екатериной Ильиничной из Стокгольма и незамедлительно пересланное ему в Калиш.

Кутузов развернул первый листок.

Знаменитая писательница–изгнанница среди стокгольмских новостей писала Екатерине Ильиничне и о нем: «Ваш знаменитый супруг повлиял на судьбу мира, как никто со времен Карла V — уговаривайте его не останавливаться, потому что перерыв доставит Наполеону возможность возобновить свои усилия для истребления рода человеческого. Я не знаю, где находится теперь князь Смоленский, как чувствует он себя после всех своих побед.

Мне кажется, однако, что это прекрасное средство для здоровья…»

Кутузов вздохнул, прочитав последнюю строку, и с печалью подумал, что, кажется, для него уже нет такой победы, которая могла бы вернуть ему силу, здоровье и бодрость.

Он вспомнил, как в Петербурге, уже во время войны, появилась у него в доме баронесса Жермена де Сталь и буквально не сводила с него восторженного и влюбленного взора, уверяя его в том, что он непременно побьет Буонапарте, ибо он гений, а корсиканский капрал плут и шарлатан.

Кутузову рассказывали, что ненависть баронессы к Наполеону была столь же беспредельна, сколь безгранично глубоким считала она оскорбление, нанесенное ей императором французов.

Рассказывали, что однажды де Сталь в разговоре с министром иностранных дел Наполеона Талейраном спросила:

«Как вы думаете, князь, император так же умен, как и я?»

Князь Беневентский лукаво ухмыльнулся:

«Сударыня, я думаю, император не так смел».

О случившемся диалоге узнали почти тотчас же. Наполеон, которому надоели постоянные выпады и вечная фронда мадам де Сталь, приказал выслать ее из Парижа.

Взволнованная, рассерженная, негодующая «властительница дум Европы» приехала к своей подруге — первой красавице империи Жюльетте Рекамье.

«Он объявил мне войну, и первым его манифестом об этом стал приказ о моей высылке из Франции. Воистину этот документ подписан когтями дьявола!» — сказала де Сталь подруге.

На первом же балу Рекамье подошла к Наполеону:

«Государь, мы, женщины, готовы извинить мужчинам некоторые их слабости: например, когда они очень любят красивых женщин. Но когда они боятся их — этого простить нельзя».

Наполеон в мгновение ока просчитывал и более сложные ситуации. Для него не составило труда понять, о ком именно из слабых женщин идет речь, и он, как передавала Рекамье, пренебрежительно процедил сквозь зубы:

«Я не считаю ее женщиной».

Узнав об этом, Сталь вступила с корсиканцем в партизанскую войну — войну без правил и милосердия, сильно напоминавшую корсиканскую вендетту.

Приехав в Петербург, она сделала Кутузова предметом своего пылкого обожания, столь же сильного, как и ее ненависть к Наполеону. Это объяснялось и искренним преклонением перед Кутузовым — тонким, обольстительным и безукоризненным кавалером на паркете танцевального зала, остроумным собеседником за банкетным столом и, конечно же, более всего тем, что в будущем он должен был побить Буонапарте и на поле боя…

Кутузов отложил в сторону и это письмо. В конверте оставался лишь один листок, исписанный рукою мадам Де Сталь и помеченный 28 сентября прошлого, 1812 года.

Письмо было написано сразу же после того, как произошло Бородинское сражение, и Кутузов понял это, как только прочел первые строки. Он догадался бы о времени написания его, даже если бы письмо и не имело даты.

«Как глубоко тронута я, княгиня, письмом, которым вы меня удостоили», — писала де Сталь. И после первой строки тотчас же переходила к главному сюжету, волновавшему ее более всего на свете, — к Бородинской битве, к великому отмщению и заслуженной каре, которую понес ее супостат и враг рода человеческого, дьяволово отродье Буонапарте от праведной десницы светлого воина архистратига Михаила.

«Что за битва! Какую силу духовную обнаруживает подобное действие! Сколько крови было пролито, но зато какое славное дело! Как должны вы были быть взволнованы! Что за чудная ваша судьба!