Отец объяснил ему и действия с дробями простыми и десятичными, и начала алгебры, и извлечение корней, и возведение в степень, кои тоже трактовались в «Арифметике».
Подержав книгу на ладони, Миша отложил ее в сторону, рассудив, что ему «Арифметика» более уже не нужна, а вот Семену вскоре понадобится.
Зато вторую книгу Магницкого «Арифметику логистику, не ко гражданству токмо, но к движению небесных кругов принадлежащую», он не задумываясь положил в сундучок, потому что прошел ее не до конца — научился решать квадратные уравнения, с помощью геометрии измерять площади и запомнил, как следует вычислять тригонометрические функции различных углов. Оставалось разобраться с заключительной частью книги, где автор обучал решению основных задач навигации и мореплавания, растолковывал, как определять географическую широту места по наклонению магнитной стрелки, как правильно рассчитать время приливов и отливов, а также объяснял, что означают такие, например, слова, как «румб», «бейдевинд», «дрейф», «кильватер», и многое иное.
Как было не взять такую книгу с собою в море? Затем положил он в сундучок пару панталон, три рубашки, чулки и, вспомнив, что курс их пройдет через Стокгольм, уложил в сундучок и парадный свой камзол.
Башмаки у него оказались одни, те, что носил он ежедень. Были еще, правда, сапоги, но столь сильно уже износившиеся, что, повертев их туда–сюда, Миша вздохнул и поставил обратно под кровать.
В отделения, предназначенные для лекарств и часов, ссыпал он оловянных солдатиков, а остальных оставил Семке — пусть тешится да старшого брата поминает.
Но как только взглянул на крепость — с зубчатыми стенами, с подъемными мостами, с башнями и бастионами, со многими дверцами и воротцами в арсенал, в пороховой погреб, или же крюйт–камеру, в кордегардию и казармы, со сверкающими стволами крепостных орудий, — то так и захотелось ему разобрать фортецию на части и попросить у батюшки дозволения забрать ее с собою. Однако все ж разбирать крепость не стал, почувствовав, что теперь бог знает когда вернется он к старой игре своей. Новое чувство, пришедшее к нему во время речи отца, так и не оставляло его.
Миша раздумывал, что бы еще взять с собою, как вдруг дверь в покой растворилась и на пороге появился батюшка. Он подошел к Мише и, встав с ним рядом, придирчиво оглядел собранные в дорогу вещи. Затем отчего–то улыбнулся и погладил Мишу по голове, проговорив с заметным лукавством:
— Ну, коли пистолет в дорогу взял да целую воинскую команду в придачу, то, стало быть, действуешь по правилу: «Солдат таков — встал и готов». — И с этими словами, взяв его одною рукой за плечо, несильно прижал к бедру. И с тем вышел.
Иван Логинович, Прохорыч и Миша выехали со двора, провожаемые домочадцами и дворней.
Бабушка плакала, все остальные были сдержанно печальны.
Только Миша радовался предстоящему и не понимал, почему это его отъезд в увлекательное и приятное путешествие так всех огорчает? Тем более что и батюшка и бабушка должны были послезавтра приехать в гавань к отходу корабля.
Быстро миновав набережную, они проехали по наплавному мосту, затем по Первой линии Васильева острова и, свернув направо, оказались у дома фельдмаршала Миниха — огромного строения между Одиннадцатой и Двенадцатой линиями, в коем размещался Морской шляхетский кадетский корпус.
Иван Логинович велел остановиться — отсюда надлежало ему взять в плавание четырех гардемарин, и он хотел поглядеть, каких именно отобрал для него директор корпуса. Взяв с собою Мишу, лейтенант пошел к главному входу в здание.
Строения корпуса вытянулись вдоль южного берега Васильева острова окнами на Неву, и была для них Нева главной столичной першпективой и единственной в свет дорогой…
Морской кадетский корпус был первой колыбелью офицеров флота и стал первым орлиным гнездом, откуда вылетели на все моря России его умелые, сильные и храбрые питомцы.
Корпус смотрел на Неву всеми своими окнаки и видел свинцовую воду, хмурое небо и белые паруса корветов и фрегатов, разноцветье флагов на грот–мачтах
российских и иностранных, военных и купеческих кораблей; слышал скрип такелажа и плеск волн о набережную, крики чаек и звон корабельных склянок; вдыхал воздух, напоенный свежестью ветров, летящих над Невой со всех румбов: с веста — от Финского залива, с норда — от озер и лесов Карелии, с оста — от Ладоги и Онеги и с зюйда — с хлебных полей России.
Дом Миниха даже снаружи был изукрашен множеством воинских эмблем и символов — знаменами, пушками, скованными по рукам и ногам турками, — в общем, всем, что свидетельствовало о великих победах, одержанных в небывалых и жестоких сражениях опальным фельдмаршалом, былым хозяином этого дома, ныне сосланным в Пелым, к самоедам. Живописные картины дополнялись множеством скульптур и деревянной резьбой; здесь были и статуи гениев победы, и деревянные трофеи — алебарды, мушкеты, пушки, расположенные вдоль фасада.
У главного входа, приставив ружья к стене и удобно умостившись на ступеньке крыльца, два великовозрастных гардемарина играли в карты.
Заметив офицера, они нехотя встали и взяли ружья.
Иван Логинович сердито на них поглядел. Гардемарины чуть подтянулись, и, выправляя службу, один из них спросил:
— По какой надобности и к кому идете, ваше благородие?
— К директору корпуса, его высокоблагородию капитану первого ранга Алексею Ивановичу Нагаеву! — ответил лейтенант громко и четко, как того требовал устав, подчеркивая тем самым сугубое разгильдяйство кадетов.
— Проводи! — приказал напарнику тот кадет, что спрашивал Ивана Логиновича, зачем и к кому он идет.
«Это, стало быть, старший часовой», — догадался Миша.
Услышав имя директора, кадеты подтянулись. Младший, что пошел с ними, распахнул одною рукою дверь, держа второю ружье.
Вестибюль главного здания был высок и просторен. Парадная лестница с литыми чугунными перилами вела на второй этаж — в апартаменты. В залах Миша увидал изразцовые печи, большие зеркала, позолоту и лепнину.
— Много ли кадет в корпусе? — спросил Миша, понимая, что в столь огромном доме должны их быть сотни.
Иван Логинович, сам недавний кадет, не порывавший связей с родным ему заведением, знал хорошо все, что здесь происходило.
— Три роты, — ответил Иван Логинович, — по сто двадцать в каждой.
— А покоев здесь сколько?
— Что–то около сорока, но и их не хватает. Того ради пристроены недавно еще семь флигелей, поварня и хлебопекарня. Да все равно старший первый класс квартирует по обывательским домам. Да то еще худо, что несколько покоев по–прежнему занимают старые обитатели сего дома — придворные служители и музыканты италианской компании.
— Отчего же так?
— Дело новое, на все денег не хватает, — вздохнул дядюшка.
У кабинета директора встретил их его адъютант — молодой лейтенант, судя по всему, добрый знакомец Ивана Логиновича.
С интересом и явной симпатией оглядев Мишу, он вопросительно взглянул на Ивана Логиновича.
— Он племянник мне, — пояснил Иван Логинович. — Сын инженер–капитана Голенищева — Кутузова.
— К нам желаешь? — теперь уже к Мише обратился лейтенант.
Миша смутился.
— Мы не с парадных анфилад станем знакомиться с флотом, — ответил дядя. — Мы в море с ним уходим, в Архангельск.
Адъютант уважительно поглядел на Мишу и пошел к директору с докладом.
— Господин лейтенант, — через минуту выйдя из кабинета, проговорил адъютант, — его высокоблагородие просят вас.
(И это отметил Миша: вот ведь поначалу вроде бы и добрый приятель, а как до службы дошло, то и разговор к дяде по уставу.)
Иван Логинович ушел к директору, а Миша остался в приемной.
Он сидел на одном из дюжины стульев и разглядывал висящие на стенах гравюры морских сражений: объятые дымом и пламенем, рушились грот– и бизань–мачты, взрывались крюйт–камеры, солдаты с галер шли на абордаж, сбрасывая с высоких бортов линейных кораблей вражеских матросов, вооруженных ятаганами и ножами.
