Слушая ее, Роберт пытался вспомнить имя того «толкователя снов», чтобы при случае отвернуть ему голову. Геринг про себя хохотал, прикидывая, как бы сам стал сейчас выкручиваться. Он уже придумал один словесный переход, но оказалось, что порою все мужчины мыслят одинаково.

Посол сам высказал нужную мысль, сравнив мужчин с государствами, у которых также наблюдается потребность энергетической экспансии, пример чего подает миру Германия. Лей, мысленно свернув шеи всем немецким астрологам, про себя поблагодарил посла, перехватил поводья и пустил колесницу вскачь.

Из телеграммы посла Англии в Германии министру иностранных дел Англии, 9 марта 1939 года:

«<…> По моему мнению, со времени войны мы совершили ошибку, проявив неспособность и нежелание понять подлинную сущность Германии. Как бы неприятно это ни было для нас и для остальной Европы, но стремление Гитлера объединить немцев — будь то австрийцы или судетские немцы — в великой Германии не было низменным. Методы, которыми было осуществлено присоединение в этих двух случаях, вызвали у нас справедливое негодование, но само по себе это присоединение было ни чем иным, как осуществлением стремления, которое никогда не оставляло умы всех германских мыслителей на протяжении веков.

Другой фактор, который мы не сумели учесть, — это то, что за самоуверенностью нацистского режима все еще скрывается комплекс неполноценности и глубоко укоренившаяся нервозная неуверенность. Мы не можем представить себе, сколько выстрадала Германия в результате блокады во время войны и условий Версальского договора. В настоящее время всех немцев больше всего пугает возможность повторения этих страданий, и это в значительной степени оказывает влияние на политику Гитлера.

Гитлер указал в „Майн кампф“ совершенно ясно, что „жизненное пространство“ для Германии может быть найдено только в экспансии на восток, а экспансия на восток означает, что рано или поздно весьма вероятно столкновение между Германией и Россией. Имея под боком доброжелательную Англию, Германия может сравнительно спокойно предусматривать такую возможность. Но она живет в страхе, что может произойти обратное — война на два фронта, которая как кошмар преследовала еще Бисмарка. Лучший способ установления хороших отношений с Германией — уклоняться от постоянного и раздражающего вмешательства в дела, в которых интересы Англии прямо или существенно не затрагиваются, а также сохранять нейтралитет Англии в случае, если Германия будет занята на востоке.

<…> Мне всегда кажется, что разговоры о стремлении Германии к „мировому господству“ все-таки вводят в заблуждение. <…> Возможно, что у некоторых немцев есть такие безумные мысли, но я не верю, что сам Гитлер лелеет такую дикую фантазию. До наполеоновской эры властелин Европы мог стремиться стать властелином мира. Но в XX веке эта концепция устарела».

Прогулки английского посла по торговым павильонам Лейпцига, его встречи с румынским королем под присмотром Геринга и переговоры самого рейхсминистра с Каролем II были внешней, повернутой к миру стороною этой последней недели ноября 1938 года. Но была и внутренняя сторона — информация, привезенная с острова Альбрехтом Хаусхофером, и его встречи с послом, о которых Геринг и Лей знали.

Альбрехт находился сейчас в уникальном положении: ему доверяли по обе стороны Ла-Манша. Однако он не был двойным агентом. Альбрехт работал на Германию и только на нее, тогда еще не отделяя родины от ее политики.

Но и у этой «внутренней стороны» оказалась еще одна, совсем уж скрытая: Альбрехт приехал в Лейпциг, чтобы увидеть Ингу, которая вместе с дипломатической группой, в которую входил и ее отец, сопровождала румынского короля в его поездке по Франции и Германии.

После долгой борьбы с собою, болезненных сомнений и непереносимого хаоса чувств отвергнутого влюбленного Альбрехт решился на отчаянный шаг — сделать девушке еще одно предложение.

Хаусхофер вместе с дипломатами приехал встречать рейхсмаршала и английского посла на Лейпцигском вокзале и испытал сложное чувство, увидев выходящего из вагона вождя ГТФ, к которому, кажется — все до одной, устремились костюмированные девушки из «группы приветствия».

На вокзале Инги не было, но вечером, на приеме, она будет непременно. Альбрехт сердился на себя за пустые мысли, но он дорого бы дал, чтобы Инга сегодня не увидела Роберта.

В это время Лей, мучившийся от головной боли, собирался отдохнуть перед приемом и велел на два часа считать себя покойником. Но об одном визите адъютант ему все-таки доложил.

…Джессика Редсдейл, подруга Маргариты, младшая сестра Юнити Митфорд — «рыжеволосый тайфун», аристократка и коммунистка, так решительно потребовала немедленно пропустить ее к Лею, что многочисленная и искушенная охрана рейхсляйтера растерялась.

Тоненькая, как подросток, нежная синеглазая леди с белой повязкой вокруг головы, прикрывавшей шрам от полученного в Испании ранения, твердым шагом прошла впереди адъютанта в кабинет и, бросив сумочку на ковер, остановилась посередине, нетерпеливо покусывая губы. Ее взгляд, обращенный на вышедшего к ней Лея, показался адъютанту таким недружелюбным, что он помедлил выйти. Но Лей спокойно кивнул ему и улыбнулся гостье.

— Я через полчаса уезжаю, — сразу заявила Джессика. — Я специально приехала, чтобы поставить тебя в известность. Грета едет со мной в Америку.

В ответ она ожидала чего угодно — насмешки, резких слов, его обычной, особенно с нею, язвительности… Но он только молча делал какие-то движения правой рукой, точно пытался нащупать опору. Наконец, дотянувшись пальцами до спинки кресла, кое-как сел в него.

— Ну, здравствуй, Джесси.

— Здравствуй, Роберт. — Джессика снова прикусила губы.

Маргарита умоляла ее говорить с ним осторожно, быть мягче, бережнее. Но Джессика знала себя: если сейчас расслабиться, позволить себе сопереживанье, то все произойдет, как уже происходило в ее поединках с этим человеком: он сумеет разбудить в ней теплое к себе чувство и… победит.

И Джессика заговорила с той же твердостью, с какой вошла:

— Роберт, выслушай. Грета сейчас мертвая и здесь ей не ожить. Ей нужен океан. Он нужен и Генриху. В Штатах мы пробудем год. Это первое. Второе. Я привезла тебе приглашение… — Оторвав от лежащего на столе листка, она написала по-английски: «Henry Ford» и протянула ему. — Очередное, но последнее. Он просил это подчеркнуть. И третье. Я знаю, что ты откажешься. А ты знаешь, как я отношусь ко всему, что вы делаете. Но я тебе обещаю — никогда не пытаться влиять на Генриха и Анну. Это все. Прощай.

Она пошла к двери. Взявшись за ручку, постояла, к нему спиной, подождала. Хотя знала, что ждать нечего.

Заглянувший после ее ухода секретарь увидел, что Лей лежит на ковре совершенно неподвижно; глаза закрыты, руки вытянуты за головой.

Этот прием релаксации показал Лею Рудольф Гесс, часто наблюдавший в детстве, как отдыхают на горячем песке слезшие с верблюдов арабы, после многочасовых переходов по пустыне.

Секретарь на цыпочках отошел от двери.

— В конце концов, у фюрера лопнет с ним терпение, — сказал Геринг на приеме Альбрехту Хаусхоферу. — Неужели он не понимает, что весь мир только и вынюхивает в наших рядах оппозицию?

Да, отсутствие на банкете Лея выглядело подозрительным. Рейхсляйтер просто обязан был здесь появиться. Но для Альбрехта это стало подарком судьбы.

Он с самого начала не собирался назначать Инге никаких свиданий, а предполагал объясниться с ней здесь же, на балу: просто спросить, не переменилось ли что-либо в ее отношении к будущему — его и ее — или не может ли он хотя бы рассчитывать на такую перемену.

Инга держалась с ним по-дружески, разве что несколько сдержанней, чем в год их знакомства. Но тогда ей было всего семнадцать; она была дитя. Альбрехт невольно и с тревогой отметил, как она изменилась и какой взрослой кажется в свои неполные двадцать лет.