— Так когда же? — настаивала Маргарита.

— Детка…

— Но хотя бы после двадцать четвертого…

— После двадцать четвертого — конечно! — быстро ответил Адольф.

Маргарита встала. Она собиралась разыскать Роберта, но тут из одного кружка оживленно беседующих вышел актер Эмиль Яннингс[37] и, кашлянув, шагнул к ней. Маргарита взяла его под руку, и они пошли по залу, полуобернувшись друг к другу, давая понять, что беседа личная.

— Просто не знаю, как мне уговорить рейхсминистра Геббельса не предпринимать больше попыток вернуть Дитрих в Германию, — пожаловался Яннингс. — Он ставит себя и всех в унизительное положение.

— Если Геббельс задался целью, он все равно не свернет, — вздохнула Маргарита. — С Дитрих ведут переговоры, а после очередного отказа выливают накопившееся ведро помоев. Цель — не вернуть ее, а дискредитировать.

— Ужасно, но мне эта мысль тоже приходила в голову, — признался Яннингс.

В это время, закончив очередную обработку, Лей тоже разыскивал Грету и, увидев ее в обществе приятного ему человека, быстро провел обоих в укромное местечко — небольшой зимний сад, где стояло несколько столов с мороженым и удобные кресла.

— Вы продолжайте, продолжайте… — кивнул он, пробуя мороженое левой рукой. — Я тут с вами посижу немного, передохну.

— Мы говорили о Марлен Дитрих, — пояснил Яннингс.

— А что Дитрих?! Играет шлюх, упакованных в жидовские миллионы, да запивает наркотики коньяком. А вынь ее из упаковки, останется несчастная баба, без семьи, без родины. Без души. Маска. Манекен.

— Ты не находишь в ней шарма? — улыбнулся Яннингс.

— Шарм был в тебе, старина, когда ты душил ее в «Голубом ангеле». А в ней одна сонная фальшь.

Яннингс собирался возразить, но лишь безнадежно посмотрел на Маргариту:

— Я с вождями не умею спорить. Так иногда скажут! Сонная фальшь! И это о Марлен-то?!

— А чего с нами спорить? — Лей продолжал поглощать мороженое. — Мы все злющие… У нас скепсис, как раковая опухоль.

— А я вот мечтаю сыграть вождя, — признался Яннингс.

— Верховного? — улыбнулась Маргарита.

— О, нет! Не конкретно. Типаж.

Лей засмеялся.

— А если честно, — продолжал Яннингс, — я бы с удовольствием сыграл Роберта Лея.

— Что бы вы стали играть, Эмиль? — спросила Маргарита.

— Контрасты! Неуравновешенность. Напор! Скепсис. Боль. То, как он, сам того не желая, постоянно подает примеры. Недавнюю сцену с бокалом сыграл бы. Еще… автогонки. Как он копается в моторе с механиками, весь перепачканный машинным маслом, а через два часа танцует с герцогиней Виндзорской. Сыграл бы усталость — до истерики, напряжение на грани срыва. Любовь.

Лей отодвинул вазочку:

— Нашей почтеннейшей публике, старина, было бы полезней, если бы ты сыграл актера — немца, арийца, национальную гордость, недосягаемую мечту всех театров и киностудий мира, живущего, однако, дома, с нами, с вождями, примерно как женщина с негодяем мужем, которого еще не успел разлюбить ее обожаемый ребенок-народ. — Он встал. — Все. Нужно идти. Извини, старина. Я ведь не о ком-то конкретно, а о типаже.

Когда Роберт ушел, Маргарита поймала на себе как бы нечаянный, но так много сказавший ей взгляд актера. Вождь всех вывернул наизнанку. Сам ушел, а их оставил сидеть друг напротив друга.

Но им не хотелось возвращаться в насквозь продуваемые ветрами европейской политики залы, в которых маялось еще несколько зябнущих душ.

Юнити Митфорд устала от роли поклонницы, конформистки и адепта режима, к которому у нее накопилось слишком много вопросов, да и просто — от необходимости притворяться глупее, чем есть. Увы! Именно сегодня ей открылись подлинные планы Адольфа — почти осязаемая цепь, которая будет наброшена на шею Британии, и его истинное желание — превратить гордую владычицу морей в поникшую рабыню. Но Адольф не знает Британии!!! Он не захотел понять эту страну, как не захотел понять ее, Юнити, Валькирию, посланную ему самою Судьбой.

Это была ошибка Гесса. Большая и… фатальная. И Гесс за нее еще станет платить.

Сегодня с особым отвращением взирала она на радостно галдящих американцев. У Адольфа с «еврейскими королями доллара» свои счеты, и если он доберется до британских военных баз, то исполнит свою мечту «замешать доллары в еврейской крови».

Еще одни глаза с ненавистью глядели на самоуверенных американских дипломатов — глаза Йозефа Геббельса.

Компания наглых янки была сегодня его «партийным участком», от которого он сразу попытался избавиться.

— Они все евреи, меня от них тошнит, — сказал он Вернеру Науману, главе отдела кадров своего министерства.

Верный Вернер — белокурый атлет, под два метра ростом, только что выигравший проведенное тайком, в курительных, состязание по «хрупанью бокалов» у асов люфтваффе, — покорно занялся «обработкой» янки, вдохновив Гитлера на следующий монолог:

— Геббельс ничего не желает делать! По-видимому, у нашего доктора хватает сил только на Баарову. Да и та скоро от него сбежит. А Науман хорош! Энергичен, умен, смел. Настоящий викинг. Сколько ему — двадцать девять? Вот такая молодежь со временем сменит нас, стариков, а кое-кого, возможно, и в ближайшее время.

Слова фюрера в точности были доведены до Геббельса. Йозефа охватила внутренняя дрожь от такой злобы, какой он не испытывал со времен «бамбергского кризиса». А ведь если бы тогда, в двадцать шестом, он поднажал, кто знает — возможно, «жалкого буржуа» Адольфа Гитлера вышвырнули бы из партии, как напаскудившего щенка!

Геббельс ушел из зала и в тоске, случайно забрел в тот же зимний садик, где сидели Маргарита с Яннингсом. Обнаружив там мороженое, принялся глотать его, порцию за порцией, чтобы охладиться.

И снова остро вспомнилась та конференция в Ганновере, когда он сорвался на визг, требуя исключить из партии «жалкого буржуа Адольфа»… Не там ли и зародилась ненависть ничего не прощающего фюрера? Руст тогда тоже что-то бубнил о «собственных убеждениях» — вот и сидит на посту министра образования, где об «убеждениях» ему пришлось накрепко забыть. Зато Лей… О!

Когда при голосовании об экспроприации недвижимости императорской семьи, за которую выступили все, неожиданно против поднялась одна его рука в белоснежном манжете и раздался бульдожий лай о том, что собрание неправомочно, что вышвырнуть следует «всяких случайных болтунов» и что фюрер непререкаем… не тогда ли благодарность Адольфа и распростерла над ним свои крылья, прикрывая все будущие выходки и самодурство?!

«Тогда что я здесь делаю? — зло спросил себя Йозеф. — Рано или поздно месть Непререкаемого все равно обрушится на мою голову, как Дамоклов меч!»

…Еще одна мятущаяся душа искала убежища от чуждых ей стихий. Маргарита первой заметила, как эта девушка вошла в садик и присела у крайнего стола.

Инга сопровождала своего отца, крупного чиновника министерства иностранных дел, и всеми силами старалась остаться незаметной для людей, которые, как ей казалось, все были посвящены в ее тайну.

                                      Альбрехту Хаусхоферу.

                                                 7 января, 1938.

«Прости меня. Я как будто заболела, тяжело и безнадежно, и такою тебе лучше не видеть меня и поскорей забыть. Я виновата перед тобой и перед тем человеком, твоим другом, о котором ты спросил меня и все понял. Забудь меня, выброси из своей жизни, как случайную колючку из букета. Бог любит тебя, и он защитил тебя от такой никчемной и порочной глупышки. А меня бог не простит. Это я знаю.

Инга».

Из письма Полномочного представителя СССР в Англии И. Майского Народному комиссару иностранных дел СССР.

                                              25 октября 1938 г.

«…Какова будет дальнейшая линия английского премьера?… Никаких серьезных попыток противостоять германской экспансии в Юго-Восточной Европе со стороны Чемберлена ожидать не приходится. Наоборот, как раз из его окружения я слышал такую сентенцию: „Какой смысл подкармливать корову, которую все равно зарежет Гитлер?“ Даже в вопросе о колониях Чемберлен занимает явно капитулянтскую позицию. Я уже передавал вам по этому поводу мнение Бивербрука…Чемберлен недавно создал специальную комиссию для выработки плана или планов по удовлетворению колониальных притязаний Германии. Германия создает себе „африканскую империю“ в составе Того, Камеруна, Анголы и большей части Бельгийского Конго. Не знаю, насколько Гитлер удовлетворился бы сейчас подобным подарком… В окружении премьера сейчас в большом ходу теория, что Германия „свирепствует“ лишь потому, что у нее „пустой желудок“. Когда „желудок“ несколько наполнится, Германия станет спокойнее…»