Зашел Функ, уже совсем пьяный, и, увидев Лея, радостно изумился:

— А ты почему не танцуешь?

— Ноги болят, — поморщился от его вида Роберт.

— Они у тебя здоровые, оттого и болят! — внезапно с такой злобой бросил, выходя, Геббельс, что все невольно посмотрели ему вслед.

— А у меня к тебе еще просьба, — улыбнулся Функ Лею. — Меня так хорошо встречали в Истанбуле, что… поговори с турком. Теперь удачный момент. А то я опять не того что-то.

— Пить надо меньше, — буркнул на это Лей.

Тяжелая болезнь президента Турции Кемаля Мустафы Ататюрка фактически устранила его от руководства страной, и правительство сразу качнулось в сторону дружбы с Германией. Посол Турции только что по-дружески сообщил Функу, что президент при смерти, ему осталось не более месяца. Но Функ оказался к разговору не готов. «Они там, в бергхофском гнездышке, решают что-то, эти ближние, а мне дают только счета подписывать. Вот и пусть…» — злился министр и глотал коньяк.

После беседы с Арпагом[35], в которой Лей предложил его правительству передать все военные поставки для Дарданелл Германии, Роберт снова собрался покурить. Маргарита танцевала и выглядела веселой, а больше его сейчас ничего по-настоящему не волновало.

Выходя, он еще раз отыскал глазами танцующую Грету. Он слишком хорошо знал это выражение на ее лице со слегка поджатой нижней губой, даже когда она смеялась. Напряжение мышц было ему заметно и выдавало переживаемую ею боль. Он-то хотя бы временно забывался, вдалбливая иностранцам политическую волю фюрера, а каково ей?!

Роберт случайно увидел мелькнувшее в толпе довольное лицо Леонардо Конти и испытал такое острое желание вцепиться ему в глотку, что невольно поднял руки, и бдительный лакей тотчас же подставил ему поднос с бокалами. Роберт машинально взял бокал. К нему, слегка толкнув плечом, шагнул Эрнст Удет, тоже с бокалом:

— У меня созрело намерение надраться, старина. Не могу слышать того, что они болтают. — Он покосился на приближающуюся компанию: Геринга, английского посла Гендерсона, генерала Шперрле и двух молоденьких асов — Вильгельма Бальтазара, прозванного в люфтваффе за благородство «рыцарем Бальтазаром»[36], и сына Муссолини, отважно летавшего над тихой Эфиопией. Теперь он делился впечатлениями. Особенное наслаждение паршивцу доставляло глядеть сверху, как после сброшенной бомбы «кучка людей внизу раскрывается, точно красный бутон». Бальтазар при подобных сравнениях глядел в пол, Удет злился и пил, посол слушал, а Геринг по-отечески усмехался, понимая, что темпераментному итальянцу просто захотелось похвастать своим хладнокровием перед немецкими героями; Гендерсону же полезно послушать.

Несколько дам тоже с интересом прислушивались к этому разговору. Лею почудилось, что он увидел среди них бледно-розовое декольте Маргариты.

Роберт на мгновение так напрягся, что правая рука, отчаянно сдавив зажатый в ней бокал, с хрустом разломила его. Осколки глубоко впились в ладонь, порвав какую-то жилу, и кровь хлынула на пол, смешиваясь с шампанским.

В ладони у Лея застрял большой осколок. Шперрле, ловко выдернув его, туго перетянул запястье Роберта носовым платком, как жгутом, остановив кровь; другим перевязал ладонь. К ним подошла находившаяся в этом же зале Эльза.

— Нужно наложить швы, — сказал Шперрле.

Лей поблагодарил, и они с Эльзой прошли к стоящему у стены дивану. Случившееся казалось Роберту забавной нелепостью: красноватая лужа шампанского на полу выглядела устрашающе, как будто здесь кого-то зарезали.

— Нужно показать врачу… ты слышишь меня, Роберт? — теребила его Эльза. — Позвать Грету?

Внезапно он так побледнел, что она поспешно встала, но почувствовала, как он удержал ее руку.

— Эльза, я теряю ее… Что мне делать?

Эльза медленно села, лихорадочно подыскивая слова.

— Она со мной начинает презирать себя. Гессы с этим не мирятся, — продолжал Лей, не замечая обращенных на него взглядов. — Теперь только уехать с ней мало. Теперь… я должен бороться. А-а, летят, стервятники, — сквозь зубы бросил он, с ненавистью глядя в зал.

К ним быстро шли Карл Брандт и Леонардо Конти.

— Роберт, возьми себя в руки, — жестко приказала Эльза.

Он покорно пошел за вождями от медицины, куда они повели его, сел там у стола и стал глядеть в стенку. Брандт был немного пьян, поэтому зашивать взялся Конти.

Пришла Маргарита, за нею — Гесс. Грета молча обняла сзади за шею и, наклонившись, прижалась щекой к его виску.

— Видимо, треснувший бокал попался, — заметил Рудольф. — Не повезло.

— Вообще, вам в этом году удивительно не везет, Роберт, — заметил Брандт, готовя шприц. — Это может значить, что следующий обойдется без неприятностей.

Через полчаса все возвратились на банкет. Еще предстояла работа. Риббентроп важничал. Гесс был чересчур деликатен. Геринг, Лей, Штрайхер, Отто Дитрих, Геббельс, Вильгельм Фрик были те люди, что проталкивали политическую волю фюрера и прихлопнули сегодня не одну из «отрастающих иллюзий» европейских политиков, в чем на этом же банкете периодически ходили отчитываться перед Гитлером. Маргарита, старавшаяся больше не оставлять Роберта, стала свидетельницей того, как ее любимый, не церемонясь, сообщил чеху Хвалковскому, что фюрер желает видеть его, Хвалковского, на посту министра иностранных дел Чехословакии, и весело добавил, что «вообще-то оставшаяся часть страны экономически мало дееспособна и лучше бы ей сразу войти в состав рейха». Будущий (уже с октября) министр так побледнел, что даже синева у губ выступила.

Геринг в это время «работал» с английским газетным магнатом и политиком лордом Бивербруком. Оба были довольны друг другом.

Сам Гитлер ни в какие разговоры с иностранными гостями не вступал. Ни одна из самых влиятельных европейских и прочих персон не смогла бы похвастаться тем, что сегодня услышала что-либо лично от самого канцлера. Когда Геринг после беседы с Бивербруком отправился к Гитлеру, Маргарита, оставив Роберта, пошла вместе с ним. Геринг, под голый локоток, провел ее через зал и усадил рядом с фюрером.

— Когда мы уедем в отпуск? — спросила она Гитлера.

— Детка, мы это уже обсуждали. — Фюрер дипломатично улыбнулся на публику, точно Маргарита сказала ему приятное. — В конце октября.

— Вы знаете, что сейчас произошло?

— Да… Он сильно поранился?

— Четыре шва.

— Я прикажу нашего интенданта за ноги повесить.

— Бокал тут ни при чем. Роберт просто сдавил его слишком сильно. Вот так. — Маргарита взяла стоящий рядом с Гитлером бокал с минеральной водой и показала.

Гитлер взял у нее бокал, несколько раз, пробуя, стиснул его в ладони и пожал плечами.

— Конечно, была трещина. Вот я же давлю.

— У вас не хватает силы.

Гитлер быстро взглянул на нее, подняв брови, и прищурился. Маргарита резко отвернулась:

— А ты, Герман, смог бы?

— Легко! — воскликнул Геринг, к своему несчастью слышавший не все из их разговора. Он взял салфетку и, обхватив ею бокал, сильно сдавил. Потом, выдохнув, еще раз. Бокал хрустнул и распался.

— Салфетка помешала, — объяснил он первую неудачу. — А-а, собственно, для чего…

Он не договорил — бокал в правой руке поднапрягшегося Гитлера тоже хрустнул и раскололся.

— Убедились? — невозмутимо улыбнулась Маргарита.

Она взяла его ладонь и провела по ней пальцами.

— Видите, ничего. А у него четыре глубоких пореза. Это результат нервного возбуждения.

Гитлер глубоко вздохнул и, быстро оглядев зал, усмехнулся.

— Не думаю, детка, чтобы у Роберта нашелся здесь возбудитель более сильный, чем ты. Что же ты хочешь? Я могу приказать ему работать, но не могу запретить. Подобное уже было однажды неверно понято. Однако… хорошенький спектакль ты мне тут устроила! — Он снова быстро огляделся. — У меня такое чувство, что сейчас все начнут хрупать эти несчастные бокалы.