Предложенная Альбрехтом помощь пришлась очень кстати.

— Я провожу детей в Бергхоф, повидаюсь с отцом, увижу новорожденного… Все очень удачно складывается. А ты приедешь, как только освободишься. Грета поймет, — уговаривал он Лея, который уже со всем согласился и думал о другом.

Еще через два часа они расстались: Хаусхофер вылетел с двойняшками в Бергхоф, а Лей отправился в самый центр Германии, в окрестности Вольфсбурга, где на строящемся автогиганте «Фольксваген» этой ночью произошел взрыв.

Два года назад после первых «жестких испытаний» 30 прототипов серии V3 Ассоциация автомобильных производителей Германии (ААПГ) окончательно передала все работы, связанные с проектом «народного автомобиля», Трудовому Фронту, и 28 мая 1937 года была основана компания «Фольксваген». Два ее директора, технический — Порше и коммерческий — представитель ГТФ Лафференц, произведя рекогносцировку с воздуха, присмотрели окрестности города Вольфсбурга — пятисотлетнее владение графов Шуленбургов, — и строительство автогиганта началось без всяких задержек (первый камень в фундамент завода заложил сам фюрер), одновременно с доработками конструкции уникального автомобиля.

Для начала планировалось выпускать 250 тысяч авто в год, стоимостью всего 1000 марок каждый. Отец и сын Порше отправились в США для вербовки специалистов, главным образом из числа германских эмигрантов, работавших у Генри Форда.

Фердинанд Порше (отец) только что вернулся из Америки в Германию и сразу полетел под Вольфсбург, где его ждал неприятный сюрприз: в одном из цехов, где американцы монтировали поточную линию, взрывом повредило внешнюю стену, не нанеся, впрочем, никакого серьезного ущерба ни людям, ни оборудованию. Шуму, однако, было много, поскольку рождение «младенца жука» с самого начала сопровождалось большой помпой и пристальным вниманием иностранной прессы. Уже наутро после взрыва на место его пытались прорваться до трех сотен журналистов, но еще раньше туда уже прибыли СС и окружили территорию.

Именно такого рода «вторжения» ведомства Гиммлера на промышленные предприятия и были причиной повторяющихся столкновений руководителя ГТФ с рейхсфюрером СС.

Лей дал слово рабочим активистам, что ни один из «честно работающих в германской промышленности не пострадает от жестких действий структуры, борющейся с врагами народа». И вот, чтобы за это слово отвечать, ему и приходилось всякий раз самому выезжать на места многочисленных ЧП и следить за происходящим, а то и выпроваживать ретивых «преторианцев» в штатском, всюду совавших свои носы.

Роберт так устал от этой суеты, что уже два раза устраивал Гиммлеру скандалы, во время которых тот молчал, соглашался, обещал «решить вопрос», однако ограничился лишь тем, что запретил своим людям хватать всех без разбора для «дальнейшего разбирательства». Лей пытался и убеждать коллегу, заявляя, что немецкий рабочий «должен чувствовать себя и под охраной цивилизованного закона, а не только парней из СС, чья защита часто похожа на нападение». Гиммлер опять соглашался, иронически, по обыкновению; аресты продолжались; невиновных, конечно, выпускали через некоторое время, вот только выходили они из СС изменившимися — молчаливыми и как будто задумавшимися.

Жаловаться на коллег Лей не любил и высказывался одному Гессу, который его всячески поддерживал, как и Геринг, тоже желавший оградить своих летчиков и персонал от вездесущего и неуязвимого Хайни.

Возможно, в какой-то момент Лей махнул бы на все рукой, но публично данное слово вязало его по рукам и ногам, и он дал себе самому другое слово — третий скандал с Гиммлером будет у него последним.

Расстроенное лицо встретившего его Фердинанда Порше только придало решимости. Роберт в самолете выпил коньяку, хотя теперь редко прибегал к этому средству (после рождения двойняшек он бросил пить), но усталость все равно давала о себе знать: он чувствовал себя настолько плохо, что даже перестал это скрывать.

По дороге к заводу Порше рассказал, что взорвались три баллона с газом, по халатности оставленные вблизи сварочных работ; никто не пострадал, ущерб минимальный.

— Что интересного у Форда? — спросил Лей, чтобы отвлечься. — Много ли было отказов среди наших вернуться и работать дома?

— Среди немцев ни одного, — отвечал Порше. Он задумался, припоминая: — Был один любопытный эпизод с австрийцем, который так мотивировал свой отказ. «Видите ли, господин Порше, — сказал он, — американский склад ума отличается от европейского. Я имею в виду, что, если я в Германии, например, сделаю восемь конструктивных предложений и два из них будут отклонены — меня уволят. При аналогичной ситуации в Америке меня похвалят и дадут премию».

Лей хмыкнул:

— Что бы сказал этот прагматик, если бы увидел вот такое?! — кивнул он на оцепление СС, обвившее черной петлей всю территорию завода.

За оцеплением ожидали журналисты. Лей, для начала наорав на Лафференца, своего коммерческого директора, который первым прибыл на место ЧП, послал того общаться с прессой, а сам прошелся по цехам, чтобы снять напряжение, но это ему плохо удалось: рабочие хоть и улыбались ему, но в глазах застыла настороженность.

За недостроенными стенами носился порывами ледяной ветер; запах гари кидался в лицо; пошел мокрый снег и еще больше обезобразил общую картину. «Далú бы сюда, — мрачно иронизировал про себя Лей, ежась от холода в легком парижском плаще. — Уж он бы сумел отобразить…»

Ему доложили, что прибыл рейхсфюрер и уже приказал снять оцепление.

— А кто приказал его выставить? Какого опять дьявола?! — сразу рявкнул на него Лей, едва тот переступил порог кабинета Порше.

Здание технического бюро было полно служащих и охраны, но в кабинете директора они были втроем. Порше, впрочем, тут же вышел, должно быть, из деликатности. Гиммлер плотно притворил за ним дверь.

— У меня к вам серьезный разговор, Роберт, — сказал он. — Вы можете меня спокойно выслушать?

Лей сердито кивнул.

— Тогда придется выйти… погулять.

— У вас просто мания какая-то, — ворчал Лей, нехотя поднимаясь. Он знал, что Гиммлер все равно не станет ничего говорить в не проверенном его людьми помещении. Они вышли под ноябрьский ветер.

— Я вас не стану ни в чем упрекать, более того — я готов принять ваши упреки, поскольку понимаю ваше положение, — начал Гиммлер. — Но вот вам факты только за ноябрь. Завод цветных металлов концерна «Фридрих Крупп»: двое из задержанных, рабочие-коммунисты, готовили террористический акт в здании администрации. Завод радиоаппаратуры в Мюнхене: группа из трех человек — покушение на директора. И эти, и предыдущие случаи нам удалось выявить, во многом благодаря сбору и анализу показаний десятков задержанных. Мы почти наладили широкую сеть осведомителей на промышленных предприятиях, так что в дальнейшем сможем обходиться без… лишних арестов. Поэтому сегодняшняя акция станет последней, и в глазах общественности вы выйдете победителем из схватки с этим беспардонным рейхсфюрером. — Гиммлер усмехнулся. — Так вас устраивает?

— Но меня не устраивает, что своими действиями вы разлагаете рабочий класс, — ответил Лей.

Гиммлер иронически поморщился:

— Почему только рабочих? Со временем правильным доносам должны обучиться все — все общество. В этом залог устойчивости режима. Чем больше доносов, тем меньше репрессий, а значит — больше спокойствия и порядка. — Гиммлер замедлил шаг, потом остановился: — Я обещал обойтись без упреков, но… Вы поторопились, Роберт, заявив всему миру, что в Германии отсутствует классовая борьба. Теперь под этой замечательной вывеской мне приходится работать.

Они снова зашагали вдоль стены. О чем еще было говорить? Вопрос был так или иначе улажен; обещание Гиммлер дал, и больше возвращаться к теме обоим не хотелось.

Они вошли в здание технического бюро. Гиммлер занялся раздачей указаний; Лей с директорами Порше и Лаффернцем снова отправились по цехам. От вождя ГТФ ждали речь (речами сопровождались все его выезды на заводы).