— Найти можно, — поправляет Агнесса. — Невозможно удержать. Из-за маминых драгоценных кошек.
— Это правда, — соглашается Эмилия Станиславовна, — так мало людей, способных сострадать этим чудным невинным созданиям. А простонародье, я вам скажу, вообще не любит и не понимает животных.
Мама вздыхает, но молчит.
Папа запихивает гуся в духовку. Появляется наконец Евгений Васильевич и предлагает перейти в гостиную, но папа боится оставить гуся. Мы усаживаемся вокруг пустого кухонного стола.
— Так что же, Павел Александрович, где же ваш роман? — спрашивает Евгений Васильевич. — Можно сказать, заждались.
— Через месяц — полтора будет готов, — обещает папа и довольно улыбается.
— Давайте, давайте! — советует Евгений Васильевич. — Не тяните. Как говорится, куйте железо, пока горячо. Сегодня спрос на фронтовую тематику. Мила! — оборачивается он к Эмилии Станиславовне. — Что это мы тут, как бедные родственники, за пустым столом горюем? Не пора ли нам старый год проводить, а? Сообрази, дорогуша, какую-нибудь закусочку.
Эмилия Станиславовна и Агнесса ставят на стол тарелки с закусками, Евгений Васильевич откупоривает бутылку и разливает водку по рюмкам.
— А малышке? — вспоминает он про меня. — Малышке настоечки.
— Что вы! — пугается мама. — Ей какого-нибудь лимонада…
— Ничего! — успокаивает Евгений Васильевич. — Настоечка у нас домашняя, некрепкая. Один раз в году можно. Ну, — говорит он, подымая рюмку, — первую — за товарища Сталина!
— За товарища Сталина! — подхватывает папа.
— До дна, Нина Владимировна, до дна! — требует Евгений Васильевич. — Такой тост нельзя пропускать! А теперь за уходящий… — Он снова разливает водку по рюмкам, но тут откуда-то сбоку, будто из стены доносится жуткий вопль.
— Боже, — говорит Эмилия Станиславовна, — боже! Он остался там! — Она подскакивает к плите и распахивает духовку.
Из духовки вываливается обгоревший кот.
— А-а-а!.. — Эмилия Станиславовна начинает оседать на пол. Мама пытается поддержать ее.
— Павел, Павел, помоги же!
Евгений Васильевич вместе с папой подхватывают Эмилию Станиславовну и усаживают на стул.
— Ах, оставьте, оставьте меня, ради бога! — говорит она. — Его нужно перевязать! Агнесса, принеси бинты… Подсолнечное масло! Где у нас подсолнечное масло?
Обгоревший кот оживает и принимается орать от боли. Мне становится страшно, я начинаю плакать.
— Замолчи, только тебя не хватало! — говорит мама.
Я вся дрожу. Я не хочу никакого Нового года. Я хочу, чтобы мы ушли отсюда.
— Папа, пойдем домой! — прошу я.
— Тихо! Чтобы я тебя не слышала! — шипит мама.
Эмилия Станиславовна опускается на колени перед котом и обкручивает его бинтами, смоченными в подсолнечном масле.
— Бедняжечка!.. — плачет она. — Маленький мой… Ну, потерпи, потерпи: мамочка сейчас поможет тебе… Павел Александрович, там на буфете должна быть коробка, достаньте, пожалуйста. Настелем в нее ваты. Не плачь, моя ляленька, сейчас мы тебя уложим…
Папа достает коробку, но кот не желает лежать на вате. Продолжая истошно мяукать, он рвется обратно в духовку — доедать гуся.
— Мне кажется, ему уже лучше, — говорит Эмилия Станиславовна, подымаясь с колен. — Боже, я так испугалась.
— Скоро они нас съедят, — вздыхает Агнесса, глядя в потолок.
Папа вытаскивает противень с гусем.
— Ничего страшного, — говорит мама. — Много он не успел сожрать. Можно обрезать по краям и поставить дожариваться.
— Да черт с ним, с гусем, — решает Евгений Васильевич. — Хоть и говорят, что гуси Рим спасли, а мы и без них обойдемся. Поросеночком утешимся. И давай-ка, Мила, перейдем в гостиную. Хватит тут у плиты сидеть.
— Да, будем ужинать, — соглашается Эмилия Станиславовна.
Мы переходим в гостиную.
Мы с мамой однажды уже были в этой комнате, но сейчас, при свете люстры, все можно разглядеть как следует — большой круглый стол, рояль (почти такой же, как стоит у нас в классе), диван, кресла, горку с посудой.
— Какое чудное бюро! — восхищается мама. — Это ведь розовое дерево?
— Представьте: у соседей купила, по случаю, — рассказывает Эмилия Станиславовна.
— Прелесть, — говорит мама.
На столе появляется белая скатерть, тарелки, рюмки, приборы, блюдо с целым поросенком. Поросенок лежит, как живой, только во рту у него торчит белая бумажная роза.
— Ах, какая роскошь! — говорит мама.
— В этом году первый раз давали, — объясняет Эмилия Станиславовна.
— Агнесса! Гони этих тварей! — рычит Евгений Васильевич.
— Без домработницы ужасно трудно, — жалуется Эмилия Станиславовна, — но, знаете, по крайней мере, не боишься отравиться. А что вы думаете? У нас тут недавно целая семья отправилась в больницу — и муж, и жена, и двое детей. Такая дикость, трудно поверить. Врач спрашивает у домработницы: что они ели? Не знаю, говорит, я борщ мясной варила. А вы мясо хотя бы мыли? А как же, говорит, мыла: мочалкой и с мылом. Ну, как вам это нравится?
— Не говорите! — подхватывает мама. — Нет, я им никогда не доверяю. Что касается еды, я всегда все сама готовлю. По крайней мере, хоть будешь уверена, что не сожрешь какой-нибудь гадости.
Я вдруг чувствую, что мне ужасно хочется спать. Глаза сами собой закрываются, голоса становятся далекими и неясными. Я переползаю потихоньку со своего стула к папе на колени и кладу голову ему на плечо.
— В чем дело? — сердится мама. — Почему ты не сидишь как человек?
— Я хочу спать.
— Не выдумывай! Сядь и сиди как полагается.
— Тихо, Нинусенька, — просит папа.
— Внимание! — Евгений Васильевич подымается из-за стола.
Все остальные тоже подымаются. Из репродуктора доносится бой курантов.
— Какой прекрасный звук… — бормочет мама.
— С Новым годом! — Евгений Васильевич чокается с папой.
— С Новым годом! С Новым годом!..
— С Новым годом, с новым счастьем!
— С новым счастьем!
— Выпьем за дам! — предлагает Евгений Васильевич.
— За дам! — подхватывает папа. — И за прелестных девушек. Агнесса, вы сегодня очаровательны.
Агнесса улыбается.
— Ты бы лучше взял себе что-нибудь, — говорит мама. — Ты только пьешь и ничего не ешь.
— Я ем, — возражает папа. — Я ем и пью, пью и ем, и снова ем, и снова пью! — Он громко смеется. — Нальем полней бокалы! Кто врет, что мы, брат, пьяны?
— Вот именно! — возмущается мама.
— Я не пьян ничуточки, ни капельки! Я все прекрасно помню и понимаю, — доказывает папа. — Я понимаю, например, что у Агнессы чудные глаза цвета морской волны.
— Павел, веди себя прилично! — требует мама.
— Что же тут неприличного? Морская гладь и дальный берег… — произносит он нараспев. В глазах у него прыгают веселые искры.
Я перебираюсь со стула в кресло, сворачиваюсь калачиком, упираюсь ногами в один подлокотник, головой в другой и засыпаю.
— Вставай, — говорит мама. — Вставай, мы уходим!
Я подымаюсь на ноги и плетусь в прихожую.
— Ах, боже мой! — говорит мама. — Я как чувствовала! Ну что за несчастье!
Моя шубка лежит на полу, на ней спят несколько кошек.
— Ну что? Ну? Не говорила я? — набрасывается мама на папу. — Вечное твое упрямство! Фанфаронство! Вот результат!
— Перестань, Нинусенька, не устраивай скандала в чужом доме, — говорит папа. — Все отлично, и ничего страшного не произошло. Пошли вон, мерзавцы! — Он сгоняет котов, встряхивает шубку и помогает мне одеться.
Я опускаю нос в воротник и тут же засыпаю, прислонившись к стене.
— Иди, иди уже, ради бога, — толкает меня мама.
Мы спускаемся по лестнице, ноги у меня заплетаются. Папа берет меня на руки.
— Что ты делаешь? — говорит мама. — Зачем ты ее берешь? Она прекрасно дойдет сама.
— Ничего, — говорит папа. — Ничего… Маленький хочет спать…
— Спать! Ты вот сейчас споткнешься и грохнешься. И этим все кончится! Не мог хотя бы здесь удержаться и не напиться. Ни малейшего такта, ни малейшего самообладания!
