— Возможно, не знаю, — говорит папа. — Слушай дальше. Завопил Степан от страха, а шкура пасть разинула и говорит: «Что ж ты, Степан, в чистом поле друга бросил? И совета его не послушался. Говорил тебе Кузьма: оставь волка в покое. Теперь и сам ты станешь волком. Будешь рыскать по полям да по лесам, пока и тебя кто-нибудь не пристрелит». Сказала так и набросилась на Степана…
— И он стал волком?
— Наверно, — говорит папа. — С тех пор каждую ночь хоть и не хотел, а влезал Степан в волчью шкуру. Всю ночь до самого рассвета бродил по лесу волком, а утром, с первым лучом солнца, снова превращался в человека. Но говорят, не было ему счастья ни в человеческом облике, ни в волчьем…
— Почему? — спрашиваю я.
— Наверно, потому, что не стало у него друга…
Мы уже почти подходим к дому. Я вдруг чувствую какое-то движение в соседней подворотне. Как будто человек крадется… Или тень качается… Может, это волк? Или бабушка? Стоит там в подворотне, роется в своей кошелке… Ветер треплет серую юбку… Или все-таки не бабушка, а пустая волчья шкура? Что, если она возьмет и набросится на меня? Я прижимаюсь к папе, но слышу за спиной отчетливо:
— Чек украл, мерзавец!.. Было выбито… Сто пятьдесят грамм…
Папа идет спокойным неторопливым шагом и смотрит прямо перед собой — не под ноги, а куда-то вверх, на деревья. Он не видит тени в подворотне.
Мы едем в цирк на машине. Машина Николая Петровича, папиного друга. Он депутат Моссовета, а всем депутатам полагается персональная машина и какая-нибудь ложа. Николай Петрович выбрал себе ложу в цирке. Яшка, его сын, может хоть каждый день ходить в цирк.
— Ну, Яшка, чет или нечет? — спрашивает Николай Петрович, оборачиваясь к нам. Он сидит впереди, рядом с шофером дядей Женей, а мы втроем сзади — Яшка, папа и я.
Чет или нечет — это Николай Петрович придумал такую игру. Если перед нами едет машина, мы загадываем — сумма цифр на номере четное число или нечетное.
— Нечет!
Дядя Женя прибавляет скорость, мы догоняем машину.
— Нечет! — радуется Яшка.
— Теперь Светка пускай загадывает, — говорит Николай Петрович.
— Чет, — говорю я.
Мы догоняем машину.
— Нечет, нечет! — кричит Яшка. — Не угадала!
Как это он так быстро считает? Я еще только складываю, а он уже знает — чет или нечет.
— Зачем? Не надо считать, — смеется Николай Петрович. — Гляди, если все цифры четные, так и сумма будет четная, верно?
— Да.
— А если все нечетные? Все равно получается четная. Нечетная да нечетная — выходит четная. Две четные — опять четная. Верно?
— Верно.
— А когда будет нечетная? Только когда одна нечетная или три. Поняла?
— Поняла. Но тогда чет должен получаться чаще, чем нечет.
— Это отчего же?
— Если все четные — чет и все нечетные — чет.
— Нет, брат, врешь! — смеется Николай Петрович. — Это ты врешь! Удачу не вычисляй. На удачу нет правила. Потому она и зовется удача… — Он кладет свою огромную ладонь мне на голову и треплет мои волосы.
— Это точно, — соглашается шофер дядя Женя. — Уж как повезет, так повезет, а уж как не повезет… Как не повезет, так, извиняюсь, хоть узлом завяжись, а судьбу все равно не перегнешь. А слышь, Николай Петрович, Подшивалин-то, говорят, в пятницу вагон денег выиграл…
— Было дело, — соглашается Николай Петрович. — Вагон выиграл, да два проиграл. Такой человек — пока все до копеечки не спустит, от стола не встанет.
Мы подъезжаем к цирку. Яшка первый выскакивает из машины и бежит к подъезду. Я стараюсь не отставать от него. Старичок в сером костюме с блестящими пуговицами и желтыми нашивками встречает нас и пропускает в двери. Николай Петрович жмет своей широкой лапищей его худую желтую руку:
— Ну как, Антоныч, жизнь-то?
— Живем, Николай Петрович, — отвечает старичок, кланяясь. — Помаленьку. Грех жаловаться, живем.
— Ну и хорошо, — говорит Николай Петрович. — Мы вот тебе, Антоныч, молодежь привезли. Ты уж проводи их в ложу. А после, как кончится, пускай обратно к машине выходят. Договорились?
— Не беспокойтесь, Николай Петрович, — обещает старичок и снова кланяется. — И провожу, и выведу, и ни о чем не беспокойтесь.
— Ну и порядок, — кивает Николай Петрович. — А мы тут пока кой-куда подскочим. — Он подмигивает нам всем, машет на прощание рукой и плюхается обратно в машину. — Оркестр им покажи! — кричит он Антонычу из окошечка. — Трубача!
— Не беспокойтесь, — повторяет старичок, — все покажем. Сюда пожалуйте. — Он ведет нас с Яшкой по лестнице и впускает в ложу. — Можно раздеться, вот вешалка, — предлагает он. — А оркестр — вот он оркестр.
— Я знаю! — радуется Яшка. — Видишь? — объясняет он мне. — Трубач! Видишь, труба у него какая огромная? А этот, который на барабане стучит, это барабанщик.
— Устраивайтесь, скоро начнется, — говорит Антоныч и оставляет нас одних в пустой ложе.
Мы перевешиваемся через обитый красным бархатом барьер. Внизу много стульев, люди протискиваются между рядов, усаживаются на свои места. Посредине круглая сцена — манеж. В цирке особенный запах и шум тоже особенный. Музыканты пробуют инструменты, осветитель то включает, то выключает прожектор. Манеж становится то синий, то зеленый, то красный.
Наконец начинается представление. Первый номер: воздушные гимнасты. Трое мужчин в блестящих костюмах и одна женщина в коротенькой юбочке летают по воздуху и подымаются по узенькой лесенке к самому куполу цирка. Потом на манеж выезжают всадники на лошадях. Интересно, из чего у них сделаны костюмы? Из резины, что ли? Как будто приклеены к телу…
— Смотри, клоун! — толкает меня Яшка.
У клоуна широкие штаны — одна штанина желтая, другая красная — и огромный красный нос. Клоун выводит на манеж лошадь.
— Куда? Куда! — кричит на него дяденька в таком же сером костюме, как у Антоныча. — Куда ты ее ведешь?
— Купил! — отвечает клоун. — Сынишке на день рождения.
— Ты бы ему лучше игрушечную купил, — советует дяденька.
— На игрушечную денег не хватило! — объявляет клоун.
В зале смеются.
Вот как… Значит, у них тоже не хватает денег… Так красиво, а денег все равно нет…
Клоун уводит лошадь, на манеж выходит дядя в черном костюме с двумя хвостиками сзади.
— Фокусник! — говорит Яшка.
Фокусник вытаскивает из рукава тоненький прозрачный платочек, завязывает его узелком, сжимает в ладони… Платочек исчезает. Фокусник лезет в карман и вытягивает оттуда целую гирлянду разноцветных платков, связанных за уголки. Потом он вытаскивает из кармана синюю ленту — такую же, как у меня в косах, и разрезает ее на две части. Прикладывает части друг к другу, поджигает — лента снова становится целая.
Клоун выскакивает на манеж, цепляется штаниной за грабли, которыми разравнивают песок (после каждого номера разравнивают песок), падает, встает, потирает ушибленную ногу и показывает всем огромную прореху в штанине. Штаны разорвал! Он и так и сяк крутится с этой прорехой, засовывает в нее то руку, то ногу, снова чуть не падает и наконец решает чинить штаны: складывает вместе края дыры и поджигает их так же, как фокусник поджигал свою ленту. Но штанина у него почему-то не делается целой. Клоун кое-как выскакивает из горящих штанов и убегает с манежа в одних трусах.
— Сгорел! Как швед под Полтавой, — объявляет дяденька в сером костюме, и все смеются.
Потом выступает женщина с собачками, потом медведи, потом велосипедисты, которые умеют ездить задом наперед на одном колесе, а потом все кончается, свет гаснет, публика расходится, в цирке становится тихо.
Никто не приходит за нами. Мы выглядываем из своей ложи — никого нет. Мы смотрим на пустой манеж, потом принимаемся прыгать по стульям, обитым бархатом, потом решаем играть в прятки. Я прячусь за вешалкой, и Яшка сразу меня находит. Теперь он должен прятаться, а я искать. Я закрываю глаза, считаю до двадцати, открываю глаза — Яшки нет в ложе. Ни за вешалкой, ни под стульями. Может, он стоит за дверью? Я выглядываю в коридор, нет, за дверью тоже никого нет. Никого нет… Куда он ушел? Может, вышел на улицу? Может, я осталась одна во всем этом полутемном цирке?.. Где же папа, Николай Петрович? Где Антоныч? Он ведь обещал прийти за нами…