Я смотрю на машины. Красные блестящие бока, руль, фонарики. Неужели я буду сюда ходить?
— Хочешь покататься? — спрашивает тетя. — Иди, садись.
Мне… Мне можно сесть в эту красную машину?..
— Ну что ж ты? Боишься? Не бойся!
Я делаю шаг и останавливаюсь.
— Да нет, зачем, что вы, не нужно, — говорит мама. — Мы сейчас пойдем.
— Она у вас слишком застенчивая, — говорит тетя. — Ну, ничего, привыкнет. Ребята у нас хорошие, все такие умненькие, развитые. Писательские дети!
— Вот, Прасковья Федоровна, дорогая, вы говорите — сад! Полюбуйтесь, какой список вещей они мне дали!
Прасковья Федоровна не торопится любоваться списком, она мешает что-то в кастрюльке на плите, потом отходит к раковине.
— Три платья! На неделю! Да у меня у самой не наберется трех платьев! Три пары чулок! Кофта. Шесть штанов, три рубахи. Откуда, интересно, я должна все это взять? Они думают, верно, что я внучка Рокфеллера! И все это нужно в воскресенье перестирать и в понедельник утром чтобы опять было чистое! Нет, уж лучше пусть сидит дома.
— Пусть сидит, — бурчит Прасковья Федоровна себе под нос, — только не у нас…
«Благодаря Бога я уже в Минске, — пишет бабушка. — Добрые люди не дали умереть в дороге. Сашка принял, ничего не сказал, но Маруська смотрит волком. Когда я прежде, бывало, приезжала с подарками, так она вьюном вилась, а теперь увидела, что у меня ни шила, ни мыла, и рычит, как вепрь».
— Ах, надо ей денег послать… — вздыхает мама. — Что за несчастье?.. Ниоткуда никакого просвета…
— Вставай, иди в булочную! — говорит мама. — Занимай очередь, я потом подойду. Хотя подожди… Вот, возьми карточки и деньги. Зачем мне таскаться лишний раз на шестой этаж?.. Не потеряй, смотри! И проследи, чтобы взвесила как следует.
Я стою в очереди, зажав в кулаке квадратики карточек. Очередь еле движется. У кассы то и дело вспыхивает скандал.
— Куда, куда! Не стояла! Не пускайте ее, не стояла она!
— Как не стояла? Как это — не стояла? На минуту отошла! Ее вот спросите! Все видели!
— А чего отходила?
— Чего-чего? Живой человек! Бывает, и отойти надо.
— Не напирай! Чего напираешь? Думаешь, будешь толкаться, так быстрей получишь?
Наконец я почти у кассы. Какая-то тетка оттесняет меня в сторону. Я пытаюсь втиснуться обратно на свое место.
— Куда лезешь? Ты-то куда лезешь? — рычит другая тетка. — Дети пошли! Нахальнее взрослых!
— Я тут стою!
— Вот еще — стою!
— Мы тебя не видали! — говорит третья.
— Да стояла она! — заступается за меня кто-то.
— А хоть и стояла! Нечего детей ставить!
— Скоро грудных в очередь посылать станут!
— Пускай сама приходит и стоит! Так все детей понаставят!
Они отпихивают меня все дальше и дальше от кассы.
— Да пустите вы ее… Чего накинулись — ребенок…
— Вот именно, что ребенок! У меня их четверо, так что — четверых в очереди понаставлю, а сама буду сидеть, ноги задравши?
— А какая разница?
— Вот именно, что есть разница! У меня тоже дома не стирано, не варено, а я стою!
— Иди, иди, скажи мамаше своей, чтоб сама приходила!
Я бегу домой в слезах.
— Что? Что такое? — сердится мама. — Что значит — не дали? Как это — не дали? Ты что, не могла сказать? Простейшей вещи нельзя поручить!
Она тащит меня за руку и пытается пробиться к кассе.
— Не пускайте! — гремит очередь.
— Она стояла! — доказывает мама. — С шести утра!
— Где, где стояла? Ничего не стояла!
— Сама стой! Барыня!.. Девчонку посылает! От полу не видать…
— Не давайте, не давайте ей! Пусть, как мы, постоит!
— Пропустите! — требует мама. — Я пойду к заведующей!
— Иди, иди к заведующей! Нет такого закона, чтоб детей в очередь ставить!
— Это издевательство… Форменное издевательство! — Лицо у мамы становится красным, а голос тоненьким-тоненьким.
— Да пустите вы ее…
— Вот еще! Пускай, как все, стоит! И так жизни от них нету…
— Хорошо! Хорошо же, — говорит мама, выволакивая меня из булочной к хвосту очереди. — Не могла удержать очередь, будешь стоять сначала! Стой и посмей мне только сказать, что тебя выгнали! Без хлеба домой не являйся!
Она уходит, а я остаюсь стоять.
— Мать, называется, — бурчит какая-то тетенька. — На ребенка спихивает…
— Стоишь, дрянь? — говорит мама, снова появляясь возле булочной. — Давай карточки и убирайся отсюда. Чтобы я тебя не видела! Убирайся сию же минуту! Смотреть противно…
— Хлеб! — говорит мама. — Одно название, что хлеб! Не хлеб, а мыло.
— А мыло можно есть? — спрашиваю я.
— Конечно, нет, что ты выдумываешь!
— Почему?
— Что значит почему? Потому что несъедобно.
— А что будет, если съешь несъедобно?
— Будет, что умрешь.
— Как?
— О господи — как! Умрешь, и все.
— И что тогда будет?
— Тогда уже ничего не будет.
— Ничего? Совсем-совсем ничего?
— Совсем ничего.
Если так просто умереть и если ничего не будет, то отчего же никто не умирает? Зачем же тогда все мучаются и живут? Она, наверно, обманывает меня. Но попробовать все-таки можно… Мыло лежит у нас в мыльнице над раковиной.
Я дожидаюсь, пока на кухне никого не будет, и откусываю серый скользкий край. Теперь понятно, почему его не едят, — оно очень противное. Но я все-таки съем. Съем и умру. И ничего не будет. Ничего… Совсем ничего. Это будет хорошо. Нет, целый кусок мне не съесть. Но я, наверно, и так уже умру. Я много съела…
— Елизавета Николаевна, дорогая! Нет, вы только взгляните — видите?
Елизавета Николаевна смотрит, но не понимает, зачем мама показывает ей мыло. А я понимаю — она показывает, что половины не хватает.
— Идиотка! Ах, какая же я идиотка! — говорит мама. — Черт угораздил положить новый кусок! Но кто же мог подумать…
Плохо, что я не умерла. Теперь мне влетит за это мыло. Но зачем она меня обманула?
— Как будто крыса отгрызла, — говорит Елизавета Николаевна.
— Не крыса, а наша милая соседушка! И тут не упустила попользоваться. Нет, вы подумайте — полкуска как не бывало!
— Скажите ей.
— Вы смеетесь? Чтобы она меня же еще облила помоями? Нет, говорить тут бесполезно — надо было прятать. Не спрятала, и вот результат. Вот так дураков и учат уму-разуму.
Девочки во дворе играют в куклы. У них есть большой картонный ящик — как будто комната, и внутри столик и стульчики. Я останавливаюсь около них и смотрю.
— Глядите, нищенка пришла! — сообщает Нинка.
— Чего пришла? Иди отсюда! — говорит Валька.
Я не ухожу.
— Нищенка, вшивая, оборванка! — кричат они.
— Она не нищенка, — заступается за меня Марина.
— Нищенка, нищенка! — говорит Валька. — Мать ее по квартирам таскается, куски выпрашивает! Я сама видела!
— А поглядите, какое на ней платье! — подхватывает Нинка. — Если бы у меня было такое платье, я бы лучше целыми днями дома сидела!
— У нас тряпка половая и то лучше!
— А шубу ее помните?
— Шуба! — смеется Нинка. — Ни одной волосинки! Мы бы такой шубой ноги вытирали!
— Ой, девочки! — говорит Валька. — У нас в деревне пугало на огороде стоит, так и то красивше!
— У нее руки, как у пугала палки! — тотчас добавляет Нинка.
Я отхожу. Ничего… Когда-нибудь потом, когда я стану большая и сильная, я посажу Вальку и Нинку в клетку. Все будут останавливаться, смотреть на них и смеяться. Пусть тогда как хотят просятся — я их все равно не выпущу.
— Что это? Что это такое? Ты почему чешешься? — спрашивает мама.
На теле у меня тут и там высыпали какие-то красные прыщики.
— Только этого не хватало! — говорит мама. — Подхватила какую-то заразу! Ну конечно — вечно грязные руки! Слезай с кровати. Недоставало только, чтобы я заразилась!
