— Если человек прилично одет, он должен быть вдвойне осторожен. Ничего, ничего уже не осталось — даже страха! Я не знаю, может, я сошла с ума — ведь это в голове не укладывается… Представь себе: если бы ты сам стал свидетелем подобной картины — лет десять назад. Да ты побрезговал бы приблизиться к подобному типу! Боже, валяться на улице, изодранному, измызганному, как последнему сапожнику! В прежние времена помыслить было невозможно о столь постыдном поведении для нормального человека!
— В прежние времена, Нинусенька… — папа вдруг тоненько всхлипывает, — в прежние времена…
— Что? Что такое?!
— В прежние… времена… Не было… — плечи у него дергаются, дергаются, — ни Майданека… ни Освенцима…
— Какого Майданека?.. — Мама смотрит на него, глаза у нее раскрываются, раскрываются… — Какого Освенцима?.. Что ты имеешь в виду?.. Ты, верно, бредишь… При чем тут это?!
— При том… При том… — Он плачет, рыдает все громче, падает лицом на разбитую руку и принимается кататься головой из стороны в сторону. — При том… что я своими глазами… своими глазами… видел колодец… доверху набитый детскими трупами… Маленькими детскими трупами! Да, представь себе — трупами детей и младенцев! Представь себе… И мы вытаскивали их и раскладывали на земле… Маленьких детей, младенцев!.. Больше ста маленьких трупов…
— Да, и поэтому ты пьянствуешь у своего драгоценного Николая Петровича! Чудесное объяснение. Извини меня, но это уже ни в какие ворота не лезет — не знаешь уже, что приплести — Майданек… Прекрати немедленно эту истерику! Какие-то дети, видите ли, виноваты в его распущенности.
Она права. Права… Он не должен был вспоминать сейчас про этих детей. Не должен был говорить о них… Просто так, из-за того, что у него украли деньги…
Марина Александровна выставила мне в четверти четверку по английскому. Из-за того, что я сделала ошибку в диктанте: вместо river написала rivière. Сама не понимаю, как это вышло… Я, наверно, сошла с ума. Совсем сошла с ума… Из-за этого маминого французского! Надо же — еще и эгю поставила. В английском нет никаких эгю! Ни за что, ни за что не стану больше заниматься французским. Нужно, чтобы Марина Александровна сама сказала маме. Пусть объяснит, что это плохо отражается на моей успеваемости… Что невозможно одновременно учить и английский, и французский. Меня она не послушается, а Марину Александровну послушается. А если не послушается, я возьму и нарочно стану путать все слова. Я должна отвязаться от этого французского. Раз и навсегда! Нет, наверно, это даже хорошо, что я сделала такую дурацкую ошибку. Не было бы счастья, да несчастье помогло!
— Битулева! — вызывает Марья Ивановна.
Аня наклоняется и пытается поскорей натянуть ботинки. Отец вчера купил ей новые ботинки, но они малы. Они ей так жмут, что она не может терпеть. А теперь вот, как на грех, Марья Ивановна вызвала ее к доске. Аня торопится, пихает, пихает ногу и никак не может впихнуть в ботинок. Один кое-как напялила, а второй не может.
— Шут с ним! — говорит она и идет к доске в одном ботинке.
— Так: расскажи про природные богатства Урала, — велит Марья Ивановна.
— Природные богатства Урала… Уральские горы очень богаты природными богатствами… — начинает Аня.
Марья Ивановна слушает, а сама что-то пишет в журнале.
— Урал богат… Он занимает первое место в СССР по месторождениям…
— Бокситов! — подсказывают из класса.
— Бокситов…
— Калийных солей!
— Калийных солей…
— Серного колчедана!
— Серного колчедана…
— Показывай по карте! — перебивает Марья Ивановна. — Каждое месторождение в отдельности.
Аня поворачивается к карте, Марья Ивановна тоже поворачивается на стуле.
— Укажи месторождения бокситов.
Аня топчется у карты, поглядывает украдкой на класс.
— Знаешь или нет? Не знаешь? — Вдруг она замечает. — Что?! В одном ботинке? Вышла к доске в одном ботинке? Вышла отвечать урок в одном ботинке?! — Скоренько, как молодая, она кидается к Аниной парте, наклоняется, шарит по полу, вытаскивает ботинок, запихивает его себе под мышку и шагает с ним к двери. Урок не кончился, а она спешит вон из класса. — Получишь свой ботинок у директора!
Кто-то прыскает от смеха, Марина Кораблева выглядывает в коридор. Аня ковыляет на свое место, садится, кладет голову на руки и плачет.
— Дура она чокнутая, — говорит Марина Кораблева. — Чего это ее Колобком прозвали? Не Колобок вовсе, а Навозный Жук!
— Нахалка она, вот она кто! — говорит Вера. — Ее он, что ли, ботинок-то? Схватила, понеслась! Деньги она небось за него не платила.
Аня плачет.
— Что она, виновата, что у нее матери нет? — говорит Тачечка. — А отец, он что? Он мужчина! Много он понимает — что давали, то и взял.
— Правда, может, перепутал, — говорит Рита. — А может, больших номеров и не было. Может, думал — как-нибудь налезут.
— Ты чего? — говорит Варя Батищева. — Не реви, чего ревешь? Что они тебе сделают? Умереть в них, в ботинках этих? Подумаешь — у директора…
— Отец убьет… убьет меня… за ботинок… — плачет Аня. — Вчера только принес…
— Мы все пойдем! — решает Зоя Линкина. — Все пойдем к директору! Не имеет права издеваться над человеком.
— Тем более что у ней матери нету! — вставляет Валя Зайцева.
— Если нету подходящей обуви, так что? Это преступление?
Аня плачет еще громче.
— Дура она, эта Марья Ивановна, вот она кто…
— А знаете, девчата, отчего она такая ведьма? — сообщает полушепотом Валя Филонова. — У нее вся голова лысая, ни одной волосиночки нету, честное слово!
— Врешь!
— Честное пионерское! А чего, думаете, она платок покрывает? Поэтому и покрывает. Говорят, когда молодая была, до революции еще, в Египет ездила.
— Врешь!
— Ну что — побожиться тебе? Они богатые были — весь этот дом ихний был. Теперь-то им одну комнатеночку оставили, вот она и бесится.
— Откуда ты знаешь?
— Чего не знать? Наша тетя Катя с ней в одном дворе живет. А раньше, до революции, они богатые были, по всяким странам ездили. Она в Египте в этом такой болезнью заразной заболела, и все волосы вылезли.
— Правда, — подтверждает Аля Митрошкина, — я тоже слыхала. Богатые были, и брат ее теперь в тюрьме сидит — враг народа.
— Ну да? Врешь…
— Ничего не врешь, — обижается Валя, — эта Дубровина, которая в пятом «Г» учится, — знаете? — она племянница ее.
— Это точно! Брата этого, который враг народа, дочка. Брата посадили, а мать ее не то померла, не то сбежала куда. Она теперь ее воспитывает.
— Воспитывает! — фыркает Аля. — Она ее по субботам розгами сечет, как дед Горького. Тройку по какому предмету получит — не двойку, тройку! — сразу сечет.
— Верно, — говорит Варя Батищева, — совсем забитая девка. И на людей-то смотреть страшится. Чуть кто на нее глянет, аж дрожит вся.
— Чем у такой сволочи жить, лучше сразу удавиться!
— Поди-к ты удавись!.. Удавиться тоже не пустяк!
— А чего она там, в Египте-то этом своем, забыла? Чего ей там делать было? — спрашивает Вера.
— Чего? Мало ли чего… Бокситы небось искала, — догадывается Марина.
— Она, видать, сама враг народа. Шпионка какая-нибудь. Не плачь, Анька, ничего тебе не будет. Мы про нее все скажем! Отдадут тебе твой ботинок.
— Вставай, вставай! — говорит мама. — Что такое? Я не понимаю — семь часов утра! Каждый день одна и та же история — тысячу раз повторять надо!
Тысячу раз… Семь часов… Ужасно, ужасно не хочется вставать… А что, если я скажу, что заболела?
— Я, кажется, заболела…
— Не выдумывай, что за глупости! Что значит — заболела? Как это — заболела?
— Голова болит…
— Не сочиняй, ты абсолютно здорова. Просто так — лишь бы злить меня и тянуть время! Что ж — на, меряй температуру!
Ничего, она отвернется, выйдет на минутку из комнаты, я немножечко постучу по градуснику. Если постучать, ртутный столбик сразу подпрыгивает. Девочки так делают, когда хотят получить освобождение от занятий. Нет, мама не собирается уходить. Села на стул возле моей раскладушки и смотрит.
