Я подхожу, открываю шкаф и запихиваю голову на свою полку. Подтягиваю дверцу, она почти закрывается. Вот как мало места я занимаю…
— Надо купить Светиньке пианино! — говорит бабушка.
— Разумеется — только пианино тут не хватало! — фыркает мама. — Для полного счастья.
— Ребенок должен играть на пианино! Будет барышня и не умеет играть!
— Барышня!.. Поганка, а не барышня. Такая же барышня, как я королева английская.
— Я тебя, Нина, всему учила! — не уступает бабушка. — Гувернанток держала!
— Ну, положим, не ты держала, а мой отец. Ты только бегала, задравши хвост, по модным лавкам. Не знала, как верней профуфырить денежки!
— Нагач трех дочерей учит!
— Значит, у нее есть возможность. И оставь меня в покое! Взбредет же в башку такая блажь — пианино! Покажи, покажи, сделай милость, где тут ставить пианино?
— Выкинуть мой сундук! — решает бабушка.
— Тебя самое выкинуть…
— Я тут не живу!
— Да, конечно, не живешь. Только каждую минуту являешься. И вообще, неизвестно, как долго она согласится тебя терпеть. Может, завтра опять придется на нем спать.
— Буду спать на пианино!
— На абажуре! На абажуре будешь спать.
— Грех, Нина, иметь дочь и не учить играть на пианино!
— Нет, вы подумайте! Она мне еще мораль читать будет. Дожили! Оставь меня в покое, я и так еле жива. Без твоих нравоучений.
— Нагач трех дочерей учит! — не отстает бабушка.
Мне очень интересно: где она собирается спать, когда мама выкинет ее сундук, — на верху пианино или на крышке над клавишами?
— Хоть трех чертей!.. — бурчит мама. — Все, не желаю об этом слышать!
— Слушай, у тебя деньги есть? — спрашивает Вера.
Деньги? Деньги-то у меня есть, я их все время коплю, почти ни на что не трачу.
— Есть, а что?
— Ой, ты можешь мне дать? Пожалуйста! Пожалуйста, я тебя очень прошу! Сколько у тебя есть?
— Я не знаю, они у меня в копилке. А сколько тебе нужно?
— Тридцать рублей! Понимаешь, мать меня в магазин послала, а я потеряла… — Вера всхлипывает. — Отец меня убьет. А я после накоплю и отдам тебе, честное пионерское!
Мне ее жалко. Конечно, принесу ей — подумаешь, после еще накоплю. Только как же их взять, эти деньги? Если мама дома, ничего не получится… Нужно ждать, пока она уйдет.
— Я тут постою! — говорит Вера.
— А если я не смогу вынести?
— Все равно домой не пойду! — плачет она. — Мне без денег нельзя… Никак нельзя, невозможно!
Мамы нет! Повезло. Она уехала красить волосы. Раз в месяц она ездит куда-то к черту на кулички, на другой конец города, к своей особо прекрасной мастерице. Я обожаю эти дни, когда она ездит красить волосы, — во-первых, ее нету, а во-вторых, возвращается она всегда довольная — если и поворчит немного, так не всерьез.
Я высыпаю свои сбережения на стол и раскладываю в столбики: десять монет по двадцать копеек — два рубля, двадцать по пятнадцать — три рубля, десять по десять — рубль, двадцать по пять… Тридцать два рубля и сорок три копейки! Как раз. Здорово — как раз хватило… Хорошо все-таки, что я ничего не тратила. Я закатываю каждый столбик в отдельную бумажку, надписываю сумму, укладываю все их на газету и аккуратненько заворачиваю.
— Это что? — удивляется Вера. — Господи, святые угодники — тяжесть-то какая! Все одна мелочь?
— Конечно. Это же из копилки.
— Ой, подумают, что я побиралась. Ну ладно, обменяю в булочной. Ты не бойся, я тебе верну потом!
Я не боюсь… Я, наоборот, рада.
Мы с мамой спускаемся по лестнице. На площадке между нашим этажом и пятым, возле окошка, стоят двое. Стоят себе и курят.
— Простите, вы к кому? Вы кого-нибудь ждете? — интересуется мама.
— Ждем! — откликается один — не сразу — и снова отворачивается к окну.
Но мама еще не собирается так быстро уходить.
— Кого же, если не секрет?
— Тетю Нюру!
— Какую тетю Нюру? Вы имеете в виду Анну Степановну? Разве она не дома? Странно… Обычно она в это время бывает дома… Вы уверены? Вы как следует звонили? Может, она просто не слышала? Если в ванной была или на балконе, могла и не слышать. Дайте-ка я еще разок позвоню…
— Спасибо, не беспокойтесь, мы сами, — говорит мужчина.
— Нет, что же тут стоять? Жалко времени… Да и ноги как-никак не казенные.
— Нету ее, нету! Только что проверяли, — уверяет мужчина.
— Да? А может, все-таки постучать?.. — сомневается мама. — Звонок у них довольно слабенький, не всегда слышно…
— Вы не беспокойтесь, пожалуйста, мы уж сами! — широко улыбается другой мужчина и даже приподымает перед мамой шапку. — Спасибо вам, мы сами… Сами уж разберемся! Ничего, мы не торопимся…
— Ну, смотрите… Воля ваша, конечно… Я только подумала…
Мы спускаемся дальше. Мне кажется, те двое бормочут что-то за нашей спиной.
— Как, вы все еще здесь?! — изумляется мама. Мы поднялись на лифте, но она нарочно не заходила в квартиру, ждала, пока лифт спустится и будет видно, что творится на площадке перед окном. — Неужели ее до сих пор нет?
— Нету, нет, — бурчит один, бросает папироску на пол и затаптывает ногой.
— Ну это уже что-то невероятное! Чтобы она столько часов отсутствовала? Как-то не верится… Даже если вышла в магазин или в поликлинику, и то давно бы вернулась… Не представляю… Может, что-то случилось? Если только уехала в Тверь, невестку навестить? Но тогда и ждать бесполезно! И потом, она бы непременно предупредила соседей. Вы кто ей, собственно, будете?
— Племянники!
Оба отворачиваются к окну. По-моему, им не очень хочется разговаривать с мамой. Мама вздыхает и отпирает наконец нашу дверь.
— Настя, вы видели? С самого утра торчат какие-то двое…
— Больно надо мне видеть!..
— Нет, но странно. Если не врут… Как это может быть, чтобы она до сих пор не вернулась? Стоят и стоят…
— Хотят, Нина Владимировна, и стоят. Ваше-то какое дело?
— Что значит — какое? Уверяют, будто бы к Анне Степановне, из двенадцатой квартиры. А на самом деле черт их знает, что за прохиндеи!.. Всякое бывает. Сопрут что-нибудь, а потом ищи-свищи! Позвоню-ка я Дусе.
Мама звонит вниз тете Дусе. Тетя Дуся говорит, что все в порядке, что она знает.
— Вы у них документы хотя бы проверили? Сказать ведь все что угодно можно.
Тетя Дуся отвечает, что проверила.
— Ну что ж… — вздыхает мама и вешает трубку. — Хотят ждать, пусть ждут. На здоровье. Одеты действительно довольно прилично… На пьянчуг не похожи.
Под вечер она не выдерживает и опять выглядывает на лестницу. Те двое стоят.
— Боже мой, что же вы? Ночевать тут собрались? Вам, может, пойти некуда? Если вы иногородние… Так бы сразу и сказали. А почему вы ее не предупредили? Как это можно — пускаться в дорогу, не списавшись, не сговорившись? Не знаю, зайдите хотя бы посидите у нас на кухне, все лучше, чем мерзнуть на лестнице. Столько часов на ногах, с ума сойти!
— Нет, благодарим, — отвечает один.
— Зайдите, зайдите! — не отстает мама. — Я вам говорю: зайдите, нечего стесняться! Хоть по тарелке супу налью. Вы же целый день голодные!
Нет, эти дяденьки не хотят маминого супу. Они просят ее не беспокоиться.
— Павел, что ты об этом думаешь?
— Нинусенька, я не имею ни малейшего желания думать о чужих племянниках, — говорит папа. — По мне, они могут провалиться сквозь землю!
Мама вздыхает.
Ночью арестовали Олоневскую. Увезли на «черном вороне». Прямо в вечернем платье… Так говорят. И наверно, в тех туфельках на высоких каблуках. Говорят, она вернулась домой за полночь, а ее сразу из автомобиля и в «черный ворон». Даже в квартиру зайти не позволили.
— Какие мерзавцы! — возмущается мама. — Нет, вы подумайте — дурили голову, будто к Анне Степановне! Она, между прочим, оказывается, и не выходила никуда, целый день дома сидела. Жалко, я не постучалась, надо было не слушать этих прохвостов и постучать!
