Интересно, Лиза может узнать, что это за мистический персонаж, с которым она якобы спит? Было бы мило узнать. Порывшись в карманах в поисках платка, Сара наткнулась на скомканный клочок бумаги, на котором Адам Грегори написал телефон изготовителя багетов. И что она вытворяла сегодня с Адамом Грегори? Сара простонала.

По крайней мере, остаток дня будет занят полезным делом. Она позвонит и договорится с мастером насчет картин — может, когда Чарли и Мэтью придут из школы. Перспектива участвовать в выставке льстила ей и была волнующей, но по сравнению с другими событиями в ее жизни теперь казалась совершенно незначительной.

Зазвонил телефон.

— И кто же наш загадочный мужчина? — промурлыкала Моника, не успела Сара поздороваться.

— Никакой он не загадочный, просто знакомый, друг, приятный человек.

— О нет, никакой он не приятный, не говори так, дорогая. Не приятный, не милый, а настоящий красавчик, красавчик — самое подходящее слово. Красавчик с озорным взглядом и опасным обаянием плохого парня. Я почти завидую.

У Сары не было ни времени, ни сил.

— Моника, как ты думаешь, у Криса есть любовница?

— Ты серьезно? Ты не шутишь, правда? Боже, дай подумать… — последовало короткое молчание, после чего Моника заявила: — В нормальных обстоятельствах я бы ответила нет, но таких, как он, легко заманить в ловушку и подчинить влиянию. Клянусь, в его школьном файле так и говорилось: «Крис Коулбрук — хороший мальчик, но легко попадает под чужое влияние».

Сара вздохнула.

— Не возражаешь, если я перезвоню позже?

— Конечно нет. Хочешь поговорить?

— Пока не знаю.

— Ну, как скажешь, — ответила Моника нежным, удивительно ровным голосом. — Я здесь. Звони, если понадобится забить гвоздь или где-нибудь переночевать. В поместье есть свободный коттедж. Он пустует, если тебе когда-нибудь понадобится пристанище.

Сара хотела было возразить, сказать, что все не так плохо и ей ни к чему искать пристанище, но слова застыли на языке.

— Подумай об этом, — сказала Моника и повесила трубку.

Взяв стакан с морсом, Сара поднялась наверх, взглянуть на картины. Ей срочно нужно было отвлечься. Сорвав покрывало, она посмотрела на первую картину. Ее мысли так запутались, она настолько погрузилась в себя, что понадобилось какое-то время, прежде чем до нее дошло, что же изображено на картине, и тогда, несмотря ни на что, на ее лице появилась невольная улыбка.

Эту картину она написала, когда была беременна Чарли и теряла голову от аромата льняного масла. Это был вид на садик из французских окон их гостиной. Краски были яркими, как цветная глазурь; они переехали совсем недавно, меньше чем за год до написания картины, и Сара еще не знала, как меняется садик в зависимости от смены времен года, и как с каждым месяцем меняется освещение. Удары кисти были уверенными, смелыми, они запечатлели энергию, а может, гормональную бурю периода беременности, и картина излучала жизненную силу. Сара провела пальцем по грубоватым мазкам и ребристым выступам застывшей краски — ей казалось, будто все это было в прошлой жизни.

Центром картины была дикая яблоня, которая, по предположениям Сары, была старее самого дома: скрюченный склонившийся ствол главенствовал на полотне и определял границы композиции. Под скрюченными ветвями земля была усыпана весенними цветами — нарциссами и крокусами, — а на переднем плане красовались деревянные кадки с огненно-красными тюльпанами, возвещая начало нового года.

Почва потрескалась от сильного мороза и была столь темной и рыхлой, что можно было почувствовать запах перегноя, изобилие и плодородие, скрываемое в ее недрах: именно такое ощущение не отпускало ее, когда она носила Чарли.

Проглотив комок в горле, Сара почувствовала сильнейшую боль и подступающие слезы, вспомнив долгие прохладные вечера, когда она писала картину. К ним примешивались воспоминания о том, как Крис подходил к ней сзади и обнимал ее расплывающуюся талию сильными руками, касаясь выпирающего живота, и Чарли, будто понимая, что Крис рядом, толкался и шевелился в животе, ловя его прикосновение.

В конце концов Сара все же не совладала со злостью и горем, проиграв битву, и горячие крупные слезы потекли по щекам, со взрывом плюхаясь о ковер на лестнице, как маленькие мокрые снаряды. Ублюдок, как он мог разрушить все, что они создали, ради такой, как Дженни Бек. Конечно, их отношения не идеальны, им приходилось несладко и всякое бывало, но что еще можно ожидать после двадцати лет совместной жизни? Она бы хотела кое-что изменить, но так бывает в любой семье, разве нет? Иногда ей хотелось убежать и никогда больше не видеть Криса, а иногда она любила его так сильно, что казалось, сердце разорвется.

Как он мог просто выбросить все это, как он мог… И с какой стати она верит слухам, зная, что сплетни о ней — неправда? Мысли вдруг улетучились из головы, и на их место пришла боль, всепоглощающая и адская. На какой-то момент Саре показалось, что перила, не выдержав болезненного напора, сломаются под его весом.

Через несколько минут стало немного легче. Сара спустилась в ванную, умылась, опустошенная, но уверенная, что эта боль еще даст о себе знать.

Мальчики уже должны были вернуться. В ожидании их прихода она выбрала три картины для выставки: пейзаж с садом, кошка, растянувшаяся на солнышке, как меховой палантин, и натюрморт — хлеб и фрукты на овальном блюде, которое стояло у них на кухне, еще когда Джек с Мэтью были маленькими. В папке за картиной были и их художества. Она представила, как они рисуют фломастерами и мелками рядом с ней за кухонным столом, почувствовала запах карандашной стружки и маркеров и подумала: а что если отдать и их рисунки в багетную мастерскую и повесить их работы рядом на выставке, как триптих, символизирующий стремления юных художников?

Наконец, когда в конце улицы притормозил автобус, Сара позвонила мастеру и договорилась, что позднее завезет ему картины. За хлопотами и приятными мыслями скрывались грозовые тучи, такие огромные, что грозились накрыть ее с головой, если она не успеет убежать достаточно быстро.

Спускаясь по лестнице, чтобы встретить мальчиков, Сара взглянула на часы и подумала, когда же Крис вернется.

— Мне правда пора, — промямлил Крис, удивившись, что все еще способен говорить нормальным голосом. Дженни Бек свернулась рядом с ним калачиком, обнаженная, как новорожденный младенец. Ее тяжелая рука легла ему на грудь, нога пришпилила его к кровати. Занавески в спальне колыхались на ветру, и по ее коже скользили тени. От этого она стала похожа на змею. Он попытался высвободиться из-под тяжести ее тела, но их кожа слиплась от пота. Она не собиралась его отпускать, поэтому он очень осторожно отодвинулся и только тогда понял, что она спит.

Постель вокруг них представляла собой грязный клубок простыней, спутанной одежды, мокрых пятен и салфеток, и можно было безошибочно определить, что здесь происходило, здесь и внизу, рядом с раковиной.

В первый раз все кончилось очень быстро, и, когда он пытался прийти в чувство, Дженни Бек улыбнулась, будто все прошло именно так, как она запланировала. У нее был почти торжествующий вид; он же содрогнулся, затрясся и извинился.

Он представил, как она выкладывает подругам все смачные подробности: женщине из паба и той ненормальной, с заправки. Как он завелся, как возбудился, как не мог ждать и набросился на нее, не мог сдержаться. Хотя это было неправдой. Два раза в день, подумал он с мрачной усмешкой, не так уж плохо для мужчины его возраста. Совсем неплохо.

Но, к сожалению, как подсказала его освободившаяся из чулана совесть, он приехал к Дженни, чтобы разрешить ситуацию раз и навсегда, а не лечь с ней в постель, поэтому в этом смысле он потерпел неудачу.

Крис вовсе не хотел заниматься с ней сексом, и это последнее, чего он ожидал. Может, он и догадывался о чем-то подобном, но Дженни застигла его врасплох. Только он собирался произнести свою тщательно продуманную речь о том, что она милая, но он любит Сару и ценит их отношения, несмотря на грязные слухи о викарии. Но разве он может сказать это Дженни теперь?