Даже в моём далёком детстве он этого никогда не делал.

Воздушных змеев я запускал с дедом на даче.

Дед их делал из деревянных реек и тонкой папиросной бумаги, змеи получались маленькие и неказистые, но мне они до сих пор кажутся очень красивыми.

Сейчас змеи продаются в магазинах, и можно выбрать всё что душе угодно: змея в форме акулы, дракона, птеродактиля или огромной, странной, серебристой бабочки.

И сделаны они не из реек и папиросной бумаги — они прочные, на каркасе из специальной проволоки, и обтянуты легчайшей тканью.

Наши с дедом змеи, как правило, застревали в соснах, что росли возле дачного участка, иногда они запутывались в ветвях так высоко, что приходилось перерезать бечевку, и тогда змей пропадал.

Он был виден снизу, но снять его было нельзя.

И он торчал там и торчал, а потом начинались дожди, и бумага рвалась, и он падал на землю — груда почерневших склизких реек и какие-то мятые, грязные лохмотья.

Дистанционное управление змеем, между прочим, тоже возможно — через бечеву, нитку, верёвку.

Но мне всё-таки кажется, что слово «дистенциальный» происходит от какого-то другого, вот только я никак не соображу, от какого.

Точнее, я что-то чувствую, но не могу вспомнить.

Нечто похожее я слышал на уроке в самом конце последней четверти.

Во второй половине мая.

Тогда ещё было не так жарко, тогда ещё шли дожди.

Мать начинает собирать мои вещи.

Вначале она достаёт из шкафа сумку — её мне купили в прошлом году, когда отправляли в лагерь на Азовском море.

Лагерь оказался полным дерьмом, про море я вообще молчу. Впрочем, кое-что хорошее там всё же было.

Она мне потом написала несколько писем по мейлу, но после третьего отвечать я перестал — заленился, хотя целоваться с ней было прикольно, а больше она ничего не разрешила, даже потрогать грудь.

Сумка большая, её надо таскать на плече, бывают ещё сумки с колесиками, но такую мне не купили.

— Что ты возьмешь с собой? — опять спрашивает мать, и я опять говорю, что не знаю, что мне, в принципе, всё равно.

Мать выгребает из шкафа мои майки и начинает сортировать.

Эта — в сумку, эта — обратно.

— Наоборот, — говорю я, — положи вот эту, а не ту!

Мать свирепеет.

Она всегда заводится сразу, но и быстро отходит.

Отец — наоборот.

Мать говорит, что у отца толстая кожа и её трудно пробить. Но уж если пробьешь, это надолго!

Как-то отец не разговаривал со мной целую неделю.

Я ничего такого не сделал, я не таскал его сигареты — я вообще не курю, я не смотрел его видеокассеты с порнухой. Они у него правда есть, это не шутка.

Я всего лишь потерял компакт-диск.

Точнее, не потерял, у меня его украли.

В школе, из сумки, какой-то козёл — узнал бы кто, набил бы морду.

Но диск пропал, отец устроил кипеж и не разговаривал со мной целую неделю.

Мать выгребает из шкафа джинсы.

Синие, голубые, белые, чёрные.

Зачем мне столько штанов всего-то на две недели?

Хватит двух пар, синей и голубой, для чёрных сейчас слишком жарко, а белые быстро пачкаются, и их надо постоянно стирать.

Не Симба же будет это делать, а мне самому в лом!

Я всё пытаюсь понять, откуда взялось слово «дистенциальный», и — наконец — что-то нащупываю.

Дело было действительно в школе, на одном из последних уроков литературы. Нам объясняли смысл термина «экзистенциальный» — что это значит, я так и не понял, но само слово мне запомнилось.

— Положи голубые и синие, — прошу я матушку, — мне хватит!

— Сам бы положил, — ворчит мать, а потом спрашивает: — А поедешь в каких?

Правильно, нужно выбрать, в каких штанах я поеду, а вторые положить в сумку. То есть класть надо не голубые и синие, а только голубые. Или только синие.

Голубые мне нравятся больше, поэтому я решаю ехать в них.

В голубых джинсах и белой футболке с надписью «Don’t touch».

Футболку мне откуда-то привёз отец в прошлом году.

По-моему, из Испании, хотя надпись на английском.

«Don’t touch».

«Не трогай!»

То бишь не замай, не лапай, отвали, убирайся.

Я иду по улице и меня не стоит трогать.

В лагере на Азовском море у меня была другая любимая майка, с надписью «Who is my girl?».

Кто моя девушка?

Девушка нашлась на второй вечер, ей тоже было четырнадцать, и она в первый раз в жизни приехала на море.

Ей жутко не повезло: море было Азовское, а это просто чахлая, мутная лужа.

Я гордо рассказывал ей, что такое настоящее море, а сам смотрел на её грудь.

Хотя назвать это грудью было трудно.

Если судить по тому, что творится под майкой у матушки.

Интересно, какая грудь у Симбы, наверняка меньше, чем у матушки, но больше, чем у той девчонки из лагеря.

Девчонка прочитала надпись на майке, засмеялась и сказала:

— Я!

Дистенциальный коблоид самодовольно улыбнулся и решил, что пришла пора вдвоём прогуляться вдоль моря — отчего-то мне захотелось сделать это так, как показывают во всяких глупых фильмах, на которые отец натыкается во время ежевечернего заппинга.

В этих фильмах парочка берётся за руки и бредёт по мелководью навстречу закату.

Или, ближе к полуночи, — в сторону картинно нависающей над морем луны.

Я взял её за руку, и мы потащились по азовскому мелководью, от воды несло не свежестью, а гнилью, и была она чересчур тёплая. Я бы даже уточнил — отвратительно тёплая.

Временами под ноги попадались то ли камушки, то ли ракушки, хорошо ещё, что ни один из нас не порезал себе пятку.

Мы шлялись так по воде минут пять. А потом вернулись обратно на берег.

— Свитер, — сказала матушка, — надо обязательно взять свитер, вдруг погода испортится.

Дай ей волю, она засунет мне ещё и куртку, и шапку, и осенние ботинки.

— Хорошо, — сказал я, — положим свитер, и хватит.

— А на ноги? — спросила мать.

— Сандалии, — сказал я.

— Возьми кроссовки, — сказала мать.

— Зачем? — удивился я. Кроссовки-то были старые, потрёпанные. — Жара вон какая стоит, что я в них ноги парить буду, ещё грибок заведётся!

Грибковый аргумент, похоже, показался матери убедительным, но свитер она мне всё-таки всучила.

Ещё я положил в сумку несколько компакт-дисков, пару любимых видеокассет, одну с «Люди в чёрном», другую — с последними «Звёздными войнами».

— Почитать возьмёшь что-нибудь? — спросила мать.

Она явно намекала на то, что надо взять почитать что-нибудь из школьной программы.

— Нет, — сказал я, — ничего пока не хочу читать…

— Всё, — сказала матушка, — застёгивай!

Я застегнул сумку и поднял ее с кровати.

Она получилась лёгкой, намного легче, чем тогда, когда я отправлялся в лагерь.

До моего отбытия к Симбе оставалось ещё почти семь часов.

— Завтракать, — сказала мать, — теперь пойдем завтракать, а потом нам с отцом надо самим собираться…

Дистенциальный коблоид потащился завтракать, послушно уставясь в розовую матушкину спину.

Как на поводке: мать впереди, я — за ней.

Отец уже был на кухне и мешал салат.

Отец всегда ест один и тот же салат: помидоры со сметаной и майонезом.

И желательно — без лука.

К салату сегодня прилагались сосиски.

Мы сели за стол, дистенциальный коблоид взял в руку вилку и потянулся к салату.

— Сосиски, — грустно сказал отец, предвидя, что две недели ему придется есть всё что угодно, но только не молочные сосиски из ближайшего магазина.

— Две недели, — протянула мать, — мы вернёмся через две недели!

— Как бы твоя сумасшедшая сестра, — сказал отец, — и его за эти две недели не превратила в сумасшедшего!

Я умолчал о том, что и так проснулся сегодня в полной уверенности, что я даже не дурак, а клинический идиот марки «дистенциальный коблоид».

— Возьми кетчуп! — посоветовала мне матушка. — С кетчупом вкуснее.

Видимо, она давно смирилась с тем, что сумасшествие — заразно, иначе не объясняла бы мне элементарные вещи, которых не понимают разве что больные на голову!