— Любящий сельские просторы… — шепчет Анатолий, — как уж не так. Забыл я село. Забыл, мама, забыл сельчан, забыл Лёшку… Мало слов, в которых любовь к селу. Нужно дело: пусть самое пустое, пусть не героическое, но честное, трудовое, сыновье.

Поезд остановился, и вошедшая в купе девушка в голубом берете объявила город, в котором жил Анатолий.

От вокзала он добирался на такси, спрашивая себя уже, наверное, в сотый раз: «Что делать, как поступить?» И неожиданно какой-то властный голос резко и убедительно произнес: «Ехать домой! Немедленно домой! Приезду обрадуются дети, которых ты будешь учить. Поезжай, поезжай. Ты там нужнее».

— Поеду! — вырвалось у Анатолия из груди.

— Чего это вы, гражданин, кричите? Вы и так едете.

— Знаю, знаю.

— Вот и ваша квартира. Пожалуйста.

— Сколько за проезд?

— Рубль с полтиной. Следовало бы больше: за испуг еще пару штук, — засмеялся голубоглазый озорной парень и, получив сполна, повернул машину в следующий переулок.

Дома была Валя, на кровати спала Марина. Валя кинулась на шею, но, взглянув в глаза мужу, тихо спросила:

— Что с тобой?

— Ничего.

— Да на тебе лица нет.

— Сейчас, сейчас все поймешь, — суетился Анатолий, разыскивая что-то среди привезенных вещей. — Вот, бери. От Лёшки с Ольгой.

— Вот это подарок! — восхищенно всплеснула руками жена и осторожно положила ветку сирени на стол.

Анатолий рассказал все и о своем намерении ехать в село работать учителем.

На следующий день с подписанным заявлением он спешил домой. На столе, рядом с подарками, стояла стеклянная банка с ветками сирени. В комнате стоял свежий ароматный запах.

— На наше счастье, Толь, — произнесла Валя.

— Все улажено, все хорошо.

— Человеку не только на земле, но и в космосе нужна ветка сирени, — улыбнулась Валя.

Они крепко обнялись, глядя друг другу в глаза, думая о предстоящей поездке в родное село.

Василий Кирьянович — пенсионер. Отдыхать бы да отдыхать ему на старости лет: отдых честным трудом заслужил. И совесть не замарана, как стеклышко чиста. Родному заводу отдал всю жизнь — стажу на двоих выработано. С места на место не прыгал, за толстым и жирным рублем не гнался, летунам зачастую твердил одно и то же: «Прижмите уши, не ищите, где лучше».

Государство не обидело — вырешило приличную пенсию. Можно и без пенсии прожить, всем обзавелись со старухой: современной мебелью, посудой… Да и куда с деньгами-то? Не семеро по лавкам: как есть два перста — он да она. Много ли двоим-то надо? Даже бы рубаха с перемывахой остались, и то хватило. В том-то и дело, что у Василия одних костюмов считать — не пересчитать. А у Варюхи платьев, где-то в хорошей книге вычитали, как у Елизаветы Петровны. Не в сундуках лежат, а в шифоньере. И не в одном. Станет куда собираться, по часу крутится перед трюмо. Шаль ей не шаль, платье — не платье. Примеряет да скидывает. Еле дождется старик, а то и матюком отгонит. Бывало, осердится на старухины снаряжения, выключит телевизор, падет набоковую и весь вечер слова не проронит.

Раньше старые смертыньки ждали, молили, чтобы она быстрей пришла, а теперь — вон, проклятая, сгинь, костлявая, не мешай жить! Вон жизнь доспелась какая хорошая! Вечно бы жил и не старился. Да куда от старости денешься? А заново начинать какой прок? Старость по-своему мила. Во внучатах себя и детей видишь. Как бы трижды повторяешься. Дело в другом, когда вырастут. Это и подкатило к Василию с Варварой. Девки замужем, парни женаты, внуки большие. Любуйся и радуйся жизнью детей. Живут они справно, не хуже людей, ни в чем не нуждаются. Квартиры у них государственные.

Кирьянычу предлагали тоже благоустроенную, напрочь отказался: «Не хочу воды из стены и умру от тоски без дела. А без него руки болят. В своем доме есть чем заняться. Он невелик, а лежать не велит».

Вставал Василий раным-ранехонько. Чуть замолоснит в окошках, старик на ногах. Всю домашнюю работу переделает. Страсть не любит беспорядка. Какое-нибудь да упущение все равно найдет. То дощечку покоробило — перебьет, поправит; то двери заскрипели, не закрываются — шарниры сменит, солидолом смажет. Мало ли требуется по дому! Тому, кто без дела сидеть не может, работа завсегда найдется. В цехе тоже не просидит. Но заводская работа не в счет. Это святая обязанность. В нее вкладывай все. Вынь да подай! И не просто с рук сбыть, а чтоб все радовались. И мало того — чтоб ликовали.

Дед Василий и был таким. Еще и молодежи утирал носы. Где трудно, брали его с собой. «Это как? — спрашивали. — Подскажи, дядя Вася». Он терпеливо поучал, растолковывал на своем крестьянском языке. Любили его, не обегали. Но всему, как говорится, свое время. Раз он состязался с учеником Генкой Лазаревым. И не мог за ним угнаться. Ох, и зверь на работу парень! Прямо из-под рук огонь пышет. «В кого он такой, — недоумевал старик. — Откуда набрал уменья, сноровки?»

Генка быстро освоил профессию. Глядишь на него и невольно думаешь, что парень родился и вырос у станка. Далеко пойдет. Что сделает, комар носа не подточит. Ни к чему не придерешься. Лишь руки разведешь и ахнешь. Тогда и покачал головой старик: «Устарел, устарел, Кирьяныч. Пора, робята, на пенсию. Видно, поиздержалось тело, годы не те». Не отпускали его парни, даже к начальству ходили хлопотать. Кирьяныч же слушать не захотел: «Буду по-стариковски дома ковыряться».

Тяжело он вышагивал в последний раз с завода. Казалось, кровь застудилась в груди, сердце перестало тукать. Встряхнулся — проверил, жив ли? Жив! Распрямил сутулую спину, глотнул воздух, ровно ковшиком зачерпнул, — полегчало, прямо гора с плеч! Но тут же в голову ударило, будто из тисков вытащил. В глазах маятник: туда-сюда. То откроет, то закроет свет. Остановился, померкли глазоньки.

— Кто шалит? — испугался Василий. — Неуж ослеп? Врешь, собаня! — Это он к смерти обратился и тут же взял себя в руки. В глазах просветлело. Около Февралёвских ворот опнулся: заинтересовала табличка. На ней крупно выведено: «Образцовый дом».

Хм… Чем лучше моего? Посмотрим, соседушко, кто кого перетянет. Времени у меня — куры не клюют. Отлажу дом — все позавидуют.

— Варвара! — начал он с порога. — Знаешь, чо я надумал?

— Чо?

— Давай-ко перестроим дом.

— Мало тебе на веку досталось? Уж сгорбился от работы.

— Тогда крышу заменим.

— Чем она плоха? Не протекает, и ладно.

— Не глянется.

— С нее воду не пить.

— Не баска: расплылась, как ржаной блин.

— На наш век хватит. Кому достанется, тот пусть перекрыват, облизыват.

— Умирать собирайся — рожь сей. Разве не желашь в добром дому пожить? Чем мы хуже Февралёва.

— Нашел с кем себя сравнивать. Не износился он со счетами, как ты. Все ишо молодится. Не одну бабу издержал. А ты? Тьфу!

— Сухо-то дерево дольше скрипит.

Знала Варвара мужа, не стала перечить.

На другой же день хозяин устроил помощь. Пришли сыновья, зятевья, снохи и внуки. Как муравьи закопошились вокруг дома. Мигом раскатали и собрали крышу.

— Варюха-горюха, иди-ко сюда, посмотри.

— Чо за невидаль?

— Ты с дороги глянь. Картинка!

— Поди наловчился за всю-то жизнь. А вспомнил бы, какой первый состряпал.

— Неплохой.

— Сказывай! Набекрень-косень.

— Немножко кривоватый, зато теплый.

— Моху-то немалишша втурил.

— Э-э… Вам сроду не уноровить. Разодену вот дом, будет, ей-богу, картинкой! Карниз подведу, кружева отпущу, наличники вензелями обошью, на двери голубей посажу. А на столбе, вот здесь, звезду приколочу в память брата. Из него он, родимый, ушел воевать. Заживем, как в сказке.

— Размечтался, старый пестерь.

— Без дум что за жизнь!

Неутомимо тюкал, пилил, красил, клеил и прибивал поделки Кирьяныч. Все задуманное смастерил. Глянул вокруг — чего-то не хватает. Ага, ставни пустые. Дай-ко на них ромашки прибью! Лепестки заготовил, белилами выкрасил, аккуратно сложил для подсушки на подоконник в малуху, да и загрустил. Шибко одиноко показалось, на люди потянуло.