«Не люблю я всех этих нищих, убогих, инвалидов. Понятно, что нужно им сочувствовать и сострадать. Но зачем же их так много. Заполонили все вокзалы, все проходы. Житья от них не стало. Детей с собой таскают зачем–то, ведь ясно, что это — такой же бизнес, как и все остальные, чистый профит и холодный расчет. Не буду я им больше подавать, слишком много их, на всех не напасешься», — так думал молодой директор круглосуточного алкогольного магазина, торопясь на встречу со своим юристом. Был он подтянут, лощен, в меру увешан аксессуарами: благородного цвета галстук, дорогая зажигалка и даже симпатичная фляжка с хорошим коньяком. Еще раз неприязненно оглядев толпу попрошаек на вокзальной площади, Жолобков (фамилия — единственное, что его не устраивало в самом себе) взмахнул рукой, и к нему тут же подскочило давно ожидавшее сигнала такси.

Юрист, не старая еще и довольно привлекательная женщина с холодным взглядом слегка выпуклых, базедовых глаз, ждала Жолобкова в своей конторе. Богатый жизненный и профессиональный опыт взрастили в ней здоровый цинизм, а ласковое отношение к своим клиентам и различного рода чинушам, отвечающим за все, были непременной частью работы. Результаты же этой работы вполне соответствовали гонорарам.

— Здравствуй, Васенька. Как дела, как семья, как детишки, — щебетала она, усаживая клиентоса в кресло и наливая ему кофе.

— Дела идут потихоньку. Торгуем, — Жолобков позволил себе расслабиться, они с Татьяной хорошо понимали друг друга, — налоги только замучили, все новые и новые вводят. А если уж пообещают снизить, то потом точно увеличат до предела. Да что тебе говорить, ты ведь лучше меня все это знаешь.

— Знаю, дорогой, знаю. Но наверху тоже люди, тоже любят масло на хлеб положить. А нам они дырочки в законах оставляют, чтоб совсем не зачахли, — Татьяна (я забыл сказать, что юриста звали Татьяной, но в данном случае это неважно, ведь очень часто в жизни встречаются люди–функции) улыбнулась с видом человека, давно познавшего всю подноготную сторону людских отношений, — Я нашла тебе такую дырку. Нужно сделать инвалидную фирму.

— Что значит «инвалидную»? Инвалидов на работу набрать, что ли? — Жолобков засомневался, вспомнив свои давешние чувства.

— Не только на работу. Сделаем похитрее — создадим общество инвалидов, по закону нужно десять человек, а при ней дочернее предприятие — ну и туда пятьдесят процентов их положено, но это номинально, наберешь мертвых душ и будешь спокойно, без налогов, работать.

— Слушай, как–то непривычно это, люди согласятся ли бесплатно числиться? — коммерсант усиленно производил в мозгу расчеты возможных потерь от сомнительного предприятия.

— Кинешь им рублей по пятьсот зарплаты, они тебе благодарны будут. Знаешь, какие пенсии они сейчас получают? Двести рублей максимум, правители об инвалидах усиленно заботятся, бляди, — ей изменила обычная сдержанность, — и еще во всех новостях показывают, как они им подарки дарят и целуют всячески, а у самих морды жирные такие, лоснящиеся.

— Ладно, уговорила. Давай делать, — Жолобков решился и внутренне поежился, работа предстояла весьма щекотливая и неприятная.

Через неделю в газете появилось объявление:

Требуются на работу инвалиды всех групп.

Обращаться:

Утро следующего дня было кошмарным. Подходя к своему любимому магазину, Жолобков издалека заметил очередь, сплошь состоящую из персонажей Гойи. Без рук, без ног, с трясущимися головами и застывшим взглядом, с изуродованными лицами и навечно искривленными шеями, люди терпеливо и молча стояли под дождем. При всем разнообразии форм и расцветок объединяло их одно: усталые, опустошенные глаза, в которых отчаянье было настолько глубоко, что казалось мудростью.

Жолобков торопливо протиснулся в свой уютный кабинетик и перевел дух. Все его важные хлопоты и вечное радение о деньгах на мгновение показались ему мелкими и суетными по сравнению со страхом, затопившим его внезапно перед встречей с людьми, к которым он еще недавно относился нет, не с брезгливостью, но с каким–то муторным чувством сопереживания, сочувствия, всегда используя для себя этот лживо–спасительный слог «со», ведь невероятно трудно бывает на секунду оторваться от своей насыщенной, полноценной жизни и, увидев убогого, самому вдруг остро почувствовать, как отчаянно тяжело бывает прикурить сигарету, когда нечем ее достать из кармана, а курить отчаянно хочется, но просить кого–либо стыдно…

— Видал, сколько гандикапов скопилось? Прямо бестиарий какой–то, — Татьяна пришла ему помочь, и Жолобков благодарно и затравленно улыбнулся ей.

— Давай начинать, раньше сядем — раньше выйдем, — глупая шутка подходила практически к любой русской ситуации.

За несколько часов, которые они провели в обществе инвалидов, Жолобков наслушался такого, что будь он писателем, материала хватило бы на несколько романов. Казалось, что чужие больные истории при некотором усилии можно легко смыть с себя, но на самом деле он подозревал, что они откладываются нерастворимым осадком где–то внутри, и ему придется прилагать в дальнейшем немало усилий, чтобы, как он говорил, «не загаситься» ими и по–прежнему оставаться молодым, красивым и рационально–сдержанным.

В итоге всех собеседований они отобрали десять человек. Остальным пришлось отказать, что обычно делала юрист, сам Жолобков почему–то не мог.

На следующий день он собрал новых работников. Гена, молодой парень без обеих рук, с корявыми протезами советского производства, стал заместителем директора по связям с разнокалиберными чинушами, два юных дебила в одинаковых синих свитерах с вытянутыми локтями, которых сразу прозвали Шустриком и Мямликом по степени их заторможенности, — грузчиками, две характерные энцефалопатичные женщины — уборщицами, и еще пять старушек в качестве группы поддержки в острых ситуациях. Общаясь с ними, Жолобков заметил, как постепенно пропадает куда–то заостренное внимание к их внешности и медленно, подобно изображению на фотопленке, проявляются обычные люди, со странностями, но хорошие, без особых претензий и заморочек, присущих большинству «нормальных».

— Нужно написать заявления, — он раздал им бумагу и ручки.

За Геннадия написал сам, остальным продиктовал текст, затем собрал листки и стал внимательно читать.

— Мямлик, ты что тут написал — «прошу принять на работу в качестве грустчика», это как? — Жолобков невольно улыбнулся.

— Г–г–грузить, — ответил тот, заикаясь.

— Ошибку сделал. А грустчиком я бы и сам с удовольствием поработал, сидишь себе, грустишь целый день, — все остальные засмеялись.

— Ладно, завтра выходите на работу, зарплата у нас десятого числа, без задержек. Но и работать прошу старательно, — Жолобков нахмурился, вспомнив, сколько раз он уже выгонял «нормальных» работников за воровство, запои и лень.

— Да об чем речь, — ответил за всех Гена, — мы ведь по несколько лет уже безработные, не нужны никому.

В течение месяца Жолобков внимательно, даже с опаской, наблюдал за инвалидами. Но все было на удивление хорошо и спокойно, в отличие от гармоничной жизни прочих деятелей розничной торговли, которые продолжали биться в амбициях, плести интриги, воровать и писать друг на друга содержательные, в чем — то даже талантливые объяснительные:

Объяснительная

Коньяк «Белый аист» выносится в зал с наклееными акцизными марками, но при подаче товара марки и этикетки отклеиваются. 25.10.91 г. продавец Кикинова была на отпуске товара. Ею был подан коньяк «Белый аист» без акцизной марки, так как эти марки отклеились и валялись рядом. Был утерян товарный вид бутылки, на что продавец не обратила внимания. По поводу товарного вида бутылок не раз проводилась беседа с продавцами. Со стороны продавца Кикиновой всегда звучало и звучит неудовольствие на замечания. И в этот раз замечание послужило конфликту со сменой Семченко — Демьянова. Семченко была обласкана нецензурной бранью при покупателях. Продавец Кикинова грубила нагло всем клиентам, предлагая как сопутствующий товар нас продавцов. Этим самым она оскорбила Семченко и Демьянову. Просим руководство магазина провести воспитательную беседу с Кикиновой, а так же определить конкретные обязанности ее как продавца.