© В. Киреев, 2016

© ОАО Иркутский «Дом печати», 2016

Земля Тулунской государственной селекционной станции – одно из тех немногих великих мест, откуда по всей Сибири и Дальнему Востоку пошёл хлеб, выпеченный из собственной, а не завозной, муки, ибо здесь были выведены уникальные сорта пшеницы, и не только пшеницы. Около семидесяти сортов различных сельскохозяйственных культур было выведено и районировано, то есть пошло в производство. Сортов, способных противостоять ранним и поздним заморозкам, всевозможным вредителям и болезням, ветрам и дождям, вызревать в короткие сроки теплого времени года и давать добрый урожай.

Как водится, у истоков великого дела всегда стояли достойные поставленной задаче люди. Так случилось и здесь – такие люди не замедлили появиться. К таким относится и главный герой повести Владимира Киреева «Журавли над полем» Василий Степанович Маркин.

Яркая, цельная личность, большой труженик, с необычайно трудной судьбой, ученый-селекционер, а потом и производственник, Маркин превозмог все, что только в силах превозмочь человек, и до конца своих дней остался верен своему хлебному полю.

В повести просматривается три главных периода жизни Василия Степановича: приезд на селекционную станцию и работа в качестве заведующего отделом пшеницы, колымская эпопея и возвращение к нормальной жизни и работе, но уже в качестве агронома, главного агронома и заведующего отделением.

Но выведенные им в соавторстве с другими учеными сорта пшеницы продолжали жить своей жизнью, независимо от того, куда судьба бросила их творца, к чему привела и чем окончился его земной путь.

Хлебное поле Василия Степановича Маркина и по сей день кормит людей. И будет кормить до скончания века. И если так случится, что люди забудут его имя, то земля никогда не забудет, великая тулунская селекционная земля.

Беззаботное детство, немеренные силы молодости и время, когда жизнь повернулась к закату, соприкасаются равными по силе впечатлениями, которые входят в память сердца человека, и никуда от них не деться. Правда, в пору детства человек соприкасается с окружающим его миром с неосознанным интересом, и ему все внове, в пору молодости он еще не научился ими дорожить, а в закатных далях ему уже не дотянуться до того, что ушло безвозвратно, хотя и силится, тщится, все еще надеется и верит в невозможное.

Человеку вообще свойственно верить в невозможное, и это правильно, потому что нельзя прожить на свете без веры, надежды, любви, пусть даже жизнь впихнула его в такую нору, откуда, кажется, нет выхода, и где по сторонам только догнивающие болотные сырость и плесень, впереди – тупик, а назад обернуться не хватает решимости.

А память сердца Василия Маркина в самые трудные, как равно и в самые прекрасные, минуты его жизни разворачивала перед его воспаленным воображением одну и ту же картину…

Только что убранное хлебное поле с остатками соломы на нем…

Предвечернее небо с низко нависшими облаками.

Вокруг поля островки берез с обвисшими ветвями, на которых подернутые желтизной листья.

И летящие высоко в небе журавли – так высоко, что кажется крыльями своими они цепляются за облака, пробивая себе дорогу в те туманные дальние дали, где предстоит зимовать, и куда они стремятся от скончания века и будут стремиться до тех пор, пока будет на земле жизнь.

И он, Василий Маркин, с самого своего детства стремился в те свои туманные дали, потому и за работу на Тулунской селекционной станции, после окончания Краснодарского сельскохозяйственного института, взялся во всю ширину плеч и размах рук, а потом целых восемнадцать лет просто выживал, довольствуясь корочкой черствого хлеба, безвкусной, приправленной кашей-«кирзухой», похлебкой, глотком воды, малым теплом от железной печки в бараке и досками нар, на которых забывался на несколько часов, чтобы подняться по первому толчку охранника. Вернее даже не по толчку, а по ленивому окрику человека с винтовкой в руках – самой что ни на есть верховной власти в колымском аре-стантском крае.

Так выживал он, Василий Маркин, так и дожился, наконец, до своего освобождения, чтобы начать жить сначала в свои почти пятьдесят лет… Дожился, возвращаясь теперь туда, где начиналась его работа ученого-селекционера и пока в точности не знал, как ему вести себя на людях, с чего начинать строить свою жизнь, с кого спрашивать за потерянные на Колыме, а потом на поселении годы, и какой ответ давать, если кто спросит, что и почему. Со сложными, противоречивыми чувствами возвращался он, Василий Маркин, к себе домой, хотя никакого дома у него не было на всем белом свете и никто его здесь не ждал. И что его ожидает впереди – не ведал, а спросить было не у кого.

Почти неделю ехал Василий в поезде, и ни с чем не сравнить то чувство, которое охватило его, когда поезд пришел на станцию, название которой никогда не забывал и не смог бы забыть, если бы даже сильно этого захотел. Со щемящим сердцем он сошел на перрон, остановился, отчего-то обернулся на выбрасывающий пар пыхтящий паровоз, посмотрел в одну сторону, в другую и шагнул дальше – к узорчатому деревянному вокзалу, на фасаде которого красовалось название станции – Тулун, куда уже устремлялся сошедший с поезда народ.

Все вновь, все заново: земля, воздух, синь небесная над головой.

Да, в Тулуне он, Василий Маркин, не был восемнадцать лет, а после всего, что произошло с ним в эти восемнадцать лет, казалось и того больше, и он теперь с изумлением и любопытством вглядывался в улицы, дома, магазины, в лица встречных людей, надеясь втайне встретить кого-нибудь из тех, с кем когда-то жил и работал, но таковых не попадалось, и скоро он перестал всматриваться, а просто шел без всякой цели, наслаждаясь уж тем, что может идти, куда захочет.

Здесь, в пристанционном поселке, была окраина Тулуна. Окраина, обжитая со времен прокладки великого сибирского железнодорожного пути, принесшего сюда цивилизацию центральной части России, где построены были все те необходимые для жизни и нормального жизнеобеспечения узлы, здания, учреждения, какие бывают свойственны любому пристанционному поселку.

Вот высокое кирпичное сооружение водонапорной башни. А это – здание амбулатории. Там – столовая, расположенный на углу улиц Войкова и Шмелькова магазин, который местный люд так и называет – «Угловым». А вот и выходящий фасадом в сторону улицы Войкова красивый деревянный двухэтажный клуб.

Если пойти влево от клуба, то по левую же руку будет кирпичное здание банка, напротив банка – аптека. Все на своих местах, и хотя Василий, в пору своей жизни и работы на селекционной станции, здесь бывал нечасто, но хорошо помнил этот поселок, с удовлетворением отмечая про себя теперь, что несказанно рад снова пройти по знакомым ранее местам.

Наконец, он остановился у магазина с вывеской «Раймаг», сел на лавочку у приткнувшегося к магазину дома, достал кисет, сложенные стопкой листочки газетной бумаги и начал сворачивать самокрутку. Занятый своими мыслями, не заметил, что напротив его остановился некий мужичок, на лице которого отразились то ли интерес к новому незнакомому человеку, то ли любопытство, то ли что еще. Услышал и обращенный к нему вопрос, не сразу уразумев, что вопрос этот именно к нему, Василию Маркину, и что он здесь кому-то может быть нужен:

– Че, паря, приустал поди?.. Иль долгонько не бывал в наших краях – вишь, как сомлел и побелел головой-то?

Василий поднял глаза, плохо соображая, чего же от него хочет этот мужичок, однако мало-помалу успокоился, убедившись, что перед ним всего-навсего прохожий, и впервые за те немногие часы, что прошли с момента приезда, ему захотелось поговорить с живым человеком, который, как он понимал, никуда не торопится.