— Тебе видней!.. И всю эту дистанцию человек трюхает в полном одиночестве, и его дурацкая голова занята лишь тем, чтобы не склеить до финиша ласты. Из этого одиночества, как Адам из глины, мы все и сделаны, хотя у каждого из нас оно свое, индивидуальное…

Я много мог бы ей рассказать о пользе бега на длинные дистанции и много бы дал, только бы Ню рассмеялась! Весело, беззаботно. Или, так уж и быть, расплакалась — тоже что-то человеческое. Припудренный носик покраснел бы, а из умело подведенных глаз хлынули слезы. Я подполз бы к моей Нюське на коленях, обнял ее и прошептал на ушко, что еще не вечер, что впереди много хорошего, и, если не удастся быть счастливыми, можем попробовать в один день умереть…

Но укротители не плачут, они щелкают кнутом, и я пошел ва-банк:

— Может, хватит валять дурака? Иди в ванную, а я пока сбегаю вниз и отпущу машину…

Ню покачала головой с модельной стрижкой. Она и раньше так делала, и все заканчивалось к обоюдному удовольствию, но тогда в ее больших серых глазах выражение было иным. Оставалось только выдавить из себя защитную улыбочку.

— Секс без причины — признак дурачины, так, что ли?

Комментариев не последовало. Для этого у них в министерстве есть пресс-атташе по связям с отбившейся от рук общественностью. Завтра позвоню, и он мне скажет, что по этому поводу думает руководство. Но на этот раз, естественно в качестве одолжения, Ню сообщила мне свое мнение лично:

— Нет, Денников, это не поможет! Мы в очередной раз пойдем по кругу, а я устала. Выдумывать можно, а иногда даже нужно… — губки ее едва заметно дрогнули, — но только не собственную жизнь!

А что, звучит красиво, правда, отдает приговором! Как если бы высокий суд не нашел аргументов в пользу подсудимого. Пусть вопрос и не был задан, прежде чем на него ответить, я задумался. Это всегда производит на присяжных хорошее впечатление.

— Нет, госпожа судья, тут вы неправы: выдумывать не только можно, но чаще всего приходится, и именно себе, и именно свою жизнь! Природа, ваша честь, не терпит пустоты. В любом случае, пользуясь этой трибуной, я хотел бы выразить вам свою благодарность. Вы могли сказать: ничего тебя, Денников, в будущем не ждет, — а не сказали. Заметить, мол, ничего-то ты, Денников, не понял, — а удержались. И наконец, пригвоздить меня к позорному столбу: я, Денников, всегда знала, что это должно с тобой случиться! Но нет, вы были ко мне добры!..

Казалось, Ню на краткое мгновение потерялась, но тут же снова овладела собой.

— Все играешь в слова? Ну-ну! Я так никогда не говорила.

— Но думала, Нюсь, думала! Сознайся, и тебе, как уверял Достоевский, сразу станет легче!

Сказал не по злобе, а по инерции, или, что то же самое, в силу привычки. Раскопки в семейных развалинах не входили в мои планы. В музеях в основном выставлены черепки, ничего цельного откопать не удается.

Нюська поднялась на свои стройные ножки с явным намерением уйти. В чертах ее лица проступило что-то болезненное, выражение глаз стало далеким, как Гималаи, и холодными, как их заснеженные вершины.

— Боюсь, Денников, тебе с твоей извращенной фантазией уже действительно ничего не поможет! Запущенный случай. Постарайся вести себя тихо и не говорить с людьми, меньше шансов угодить в психушку.

И, переступая порог родного дома, пробормотала: лу-уз кэннон. По крайней мере, мне так показалось. Видно, занимается с преподавателем, произношение явно улучшилось. Хотел сделать ей приятное и об этом сообщить, но дверь шваркнула перед носом пистолетным выстрелом. Не успел. Может, оно и к лучшему.

Спать хотелось зверски, но заставил себя встать под душ. Настроение было ни к черту! Скажи, кто твой друг, думал я, подставляя лицо теплым струям, и тебе определят твою цену в долларах. Нюська и Фил принадлежат к сливкам общества, значит, и я чего-то в его глазах стою. Девятьсот девяносто девять россиян из тысячи наверняка мне позавидуют. Позавидовал бы, наверное, и тысячный, только по природе своей он независтлив. Тогда, спрашивается, отчего так погано на душе? Почему, просыпаясь по ночам от тоски, лежишь, недоумевая: как так опять случилось, что тебя угораздило родиться человеком?

Вытерся насухо. Нюськина рюмка в гостиной стояла нетронутой, не пропадать же добру. Потушил по всей квартире свет и, шатаясь от усталости, добрался до спальни. Рухнул в кровать в предвкушении, что избавлюсь наконец от приставучего, липкого мира, но не тут-то было. Нанизанные на мысли образы будто только того и ждали, потянулись через голову лентой, изводили навязчивостью, томили. Мне почему-то надо было знать, зачем пришел я в этот мир, но задать вопрос не получалось, и я мучительно подбирал слова. Жарко было невмоготу, я метался, стараясь скинуть давившее к земле одеяло. Морок навязчивого кошмара душил… как вдруг почувствовал, что вроде бы я не один. И не во Вселенной, что куда еще ни шло, в постели…

Открыл осторожно глаза… женщина! Прижалась ко мне обнаженным телом, положив руку на грудь. Во дела! Врать не стану, пробуждение не из худших, но многие меня поймут: хотелось знать подробности. Любопытство — черта предосудительная, однако встречаются в жизни ситуации, когда противостоять ему нет возможности. Отстранившись, я повернул медленно голову… Синтия улыбалась. Приподнявшись на локте, приложила к губам палец и едва слышно прошептала: светает, пора!

Я понял ее с полуслова. Пора, оно во все времена пора! Притянул ее к себе, но женщина с беззвучным смешком вырвалась и соскользнула с ложа. В полнейшем недоумении я смотрел, как Синти накидывает на точеное тело тунику. Ее «пора» явно не совпадало с моим, но тогда зачем было обещать?

Заметив на моем лице следы недоумения, она наклонилась и поцеловала меня в губы.

— Ты хороший любовник, Дэн! Днем увидимся…

И, откинув в сторону занавеску, выпорхнула из комнаты. Моему изумлению не было предела! Убей меня Бог на этом месте, если я хоть что-то понимал. Нет, против высокой оценки своих способностей я не возражал, но жизненный опыт подсказывал, что она не может быть результатом, так сказать, теоретического курса. Чай не марксизм-ленинизм, тут одними разглагольствованиями не обойдешься, а на практике ничего вроде бы не было. Если же было, а я не заметил, то это в чистом виде клиника и обещанный мне Нюськой визит в психушку не за горами. Не мог же я, в самом деле, ничего не почувствовать, ведь не воздушный поцелуй и не тень крыла смерти, а тот самый редкий случай, когда жизнь приятно познавать на ощупь…

За окном пели птицы, нежный ветерок приносил аромат цветов, где-то рядом играл струями фонтан. Успокоиться я, естественно, не мог, но с положением своим постепенно смирился. Тем более что от меня ничего не зависело. К чему куда-то рваться, проще плыть, наблюдая жизнь, по течению. Живут себе люди, как птахи Божьи, вот и я буду так. Не вложил Вседержитель в Свои создания осмысленности, что ж теперь, не получать от жизни удовольствия? Ход мыслей успокаивал, только удовольствия-то я как раз и не получил.

Лежал в состоянии растерянности перед лицом случившегося, а вернее, не случившегося и смотрел в потолок, пока знакомый раб не принес мне завтрак. Изысканным назвать его было трудно. Сухая лепешка и кружка с водой напомнили мне, что в этом доме я не гость, а пленник. Попытка разговорить слугу тоже ни к чему не привела. Сделав испуганные глаза, он жестом дал понять, что вступать со мной в контакт ему запрещено. А жаль, вопросов у меня накопилось в избытке!

Единственное, что было ясно, как божий день, сцапали меня за принадлежность к христианам. В угаре любовных утех к пересдаче темы упадка Римской империи я подготовиться не успел, но был достаточно находчив, чтобы выучить цитату из Гиббона. Дословно воспроизвести ее я бы не смог, но смысл сводился к тому, что страну погубило фарисейство. Историк писал, что на протяжении долгого времени императорская власть прикрывалась республиканскими формами правления, это-то ее и погубило. Стараясь скрыть от подданных свое могущество, хозяева римского мира окружили трон полумраком и выдавали себя за смиренных уполномоченных Сената, декреты которого сами же и диктовали. Демократические традиции были превращены в декорацию, в то время как императоры окружали себя людьми корыстными и лживыми. Наступивший в результате этого физический упадок явился следствием моральной деградацией. Профессор, он когда-то тоже был молод, отнесся ко мне с пониманием, но выше оценки «удовлетворительно» оно не пошло. Заметил со вздохом, что история имеет дурную привычку повторяться, и протянул мне зачетку. Скорее всего, так оно и есть, только следующий семестр пришлось перебиваться без стипендии.