— Синтия мне рассказала! Возможно…

— Дэн! — привычно подсказала женщина, попадая в ритм его речи.

— Возможно, Дэн, я должен был бы перед тобой извиниться, но, когда ты меня выслушаешь, поймешь, почему я этого не делаю. Ты человек неглупый и, как оказалось, решительный, так не будем ходить вокруг да около. Пространные речи хороши, когда надо заболтать до неузнаваемости правду, мне же нужна ясность. Мир, в котором мы живем, превосходит жестокостью схватки бойцовых псов. Людям, исповедующим благородные принципы, надо держаться друг друга. Власть императора, да пошлют ему боги здоровье и процветание, каменной плитой лежит на плечах народа, а находятся еще и краснобаи, отбивающие на ней чечетку. В сравнении с их аппетитами пир хищников представляется трапезой времен великого христианского поста. Идеалы, о которых говорит Бог твоих единоверцев, попраны и забыты, а все потому, что власть сконцентрирована в руках группки негодяев, заботящихся лишь о собственной наживе… — Теренций промочил горло глотком вина. — Я говорю тебе об этом, потому что, надеюсь, мы разделяем базовые человеческие ценности. Ты мне сразу приглянулся: открытое лицо, честные глаза, а теперь я знаю, что на тебя можно в трудном деле положиться. А от дела этого, говорю без ложного пафоса, зависит будущее Рима, а может быть, и всей европейской цивилизации…

В зал вошел раб с новым, расписанным красками кувшином. Сенатор замолчал и хранил молчание всё то время, пока слуга разливал по кубкам вино. Поднес свой к губам.

— Фалернское! — Посмотрел с прищуром вслед слуге. — Так вот…

— Дэн! — вставила Синтия, не дожидаясь приглашающей паузы.

— Как ты знаешь, — не обратил на ее подсказку внимания Теренций, — рыба тухнет с головы! Император Домицил, да пошлют ему боги здоровье и процветание, в сестерций не ставит мнение лучших умов государства, откровенно пренебрегает Сенатом. Сволочь, между нами говоря, отъявленная, каких поискать. Народ под ним кровью харкает, нет его страданиям ни конца, ни края. Видя страшную несправедливость общества, не потерявшие совесть люди пришли к мнению, что единственная возможность вернуть страну на путь демократических преобразований — убрать Домицила, да пошлют ему боги здоровье и процветание! Идеал республики, каковой был Рим во времена своего становления, живет в сердцах лучших его граждан…

Теренций нахмурился и совсем другим, деловым, тоном осведомился:

— Понимаешь, о чем веду речь?

Под его пристальным взглядом я почувствовал себя неуютно.

— Завтра, — продолжал сенатор, — выпадает редкий случай, когда Домицил, да пошлют ему боги здоровье и процветание, обратится с ежегодным посланием к стране…

— Но меня к нему и на версту не подпустят! — пожал я плечами. — Меня, чужака…

Теренций согласно кивнул:

— Верно говоришь, после той неприятности, что случилась с Цезарем, императоры в Сенат без охраны ни ногой! К слову сказать, Юлий тоже пострадал за амбиции стать единоличным хозяином страны и основать правящую династию. Но тут есть один нюанс… — Бросив взгляд на Синтию, сенатор неожиданно улыбнулся. — Ты, Дэн, как две капли воды похож на его усопшего знакомого! Любопытство заставит императора приблизиться, он хорошо знал покойничка…

Не большой любитель рыбалки, я тем не менее слышал о ловле на живца. Отведенная мне роль особого энтузиазма не вызывала: не успеешь хвостом вильнуть, как тебя проглотят, а в моем случае проткнут железом. А если после этого выживешь, не раз об этом пожалеешь.

— У меня есть выбор?

Сенатор покачал головой.

— Но мне хотелось бы, чтобы ты отчетливо понимал, ради чего рискуешь жизнью, — простер по-отечески руку, но я сидел слишком далеко, чтобы меня обнять. — Не так часто выпадает человеку шанс сделать что-то для народа! Только представь, пройдет тысяча лет, пройдет две, а люди с благодарностью будут вспоминать, что ты избавил мир от кровопийцы Домицила, да пошлют ему боги здоровье и процветание. Мы все уйдем в небытие, а ты останешься жить в веках, твоим именем назовут города, улицы, пароходы…

Последние, возможно, я добавил от себя, голова шла кругом. Есть те, кто в историю входят, я вечно в нее влипаю. Перевел взгляд на Синтию. Она прятала глаза, притворялась, будто рассматривает свои холеные, унизанные кольцами пальцы. Не то чтобы я Теренцию не поверил — не верят, когда тебе обещают жизнь, он же посылал меня на смерть. Сложившийся образ сенатора плохо вязался с выспренним тоном его речи. Впрочем, моя реакция могла быть вызвана свойственной нормальным людям аллергией на политиков. Понимая сказанное им умом, я чувствовал, что сердцем не могу проникнуться благородством цели. Хотя, если честно, моего согласия никто и не спрашивал.

Сидевший памятником себе, Теренций порылся в складках тоги и положил перед собой нож. Подтолкнул его по столешнице ко мне. Действуя как сомнамбула, я вытащил клинок из ножен и внимательно его осмотрел. Обоюдоострый, с желобком посредине лезвия, он был красив. Если оружие убийства может быть красивым.

Сенатор внимательно за мной наблюдал.

— Всего один удар, Дэн, на второй не будет времени! Вход в Сенат с оружием запрещен, Юлия Цезаря закололи заточенными палочками для письма. Я передам тебе кинжал в колоннаде, перед тем как представить императору…

Еще вопрос, хватит ли времени на первый! — мелькнуло у меня в голове, но отстраненно, как если бы убивать предстояло кому-то другому. Вложил нож в ножны и протянул Теренцию. Прежде чем спрятать, тот взвесил его на ладони. Поднялся с жалобно скрипнувшего табурета и облаченной в тогу тушей двинулся к двери.

Обернулся, сложил губы в подобие улыбки:

— Думаю, желать вам двоим спокойной ночи было бы лицемерием!

На чемпионате мира по метанию бисера перед свиньями я был бы в призах, но в беге перед паровозом Майский мог бы дать мне фору. Суетной малый, стоило писать вечером письмо, если утром собрался звонить? Да еще в то время, когда все нормальные люди нежатся в постели и досматривают сны, пуская сладкие слюни!

Говорил так, будто мы знакомы целую вечность и еще две недели. В течение первой минуты пять раз упомянул скороговоркой какого-то Адриановича, и только на шестой я догадался, что он имеет в виду Фила. Феликс Адрианович рекомендовал… Феликс Адрианович придерживается мнения… Феликс Адрианович обратил особое внимание… Тьфу! Содержательная часть его сбивчивой речи свелась к тому, что он ждет меня в своем офисе в семь вечера. А еще я узнал, что зовут режиссера Леопольдом Арнольдовичем. Человек, как оказалось, не лишенный чувства юмора, он так прямо и сказал: мультфильм про кота и мышей видели? Значит, имя мое не забудете! Фамилию запомнить еще проще: коты по весне орут какие?.. Мартовские, а я — Майский!

Но сон, паразит, сдернул с меня, как со спящего одеяло. Если, конечно, это был сон. Положив трубку, я все еще видел глаза женщины. Взгляд ее тревожил и манил, а сердце сладко щемило от предчувствия возможного счастья. Что же за напасть такая, думал я, цепляясь за край волшебной ткани, но она расползалась под пальцами словно ветошь. Стоит нам с Синти остаться одним, как появляется бывший пионер, а теперь вот этот то ли мартовский, то ли майский! Взрослые мужики, неужели надо что-то объяснять. Сумел в конце концов снова задремать, но увидел лишь навеянных словами Леопольда котов. Держа хвост пистолетом, они ходили вокруг меня кругами, оценивали, подхожу ли для их стаи, но появившаяся невесть откуда женщина в отделанной золотом тунике их разогнала. Обернулась… Аня!

Проснулся разбитый и печальный, как будто потерял что-то важное без надежды найти. Таким же пустым и бездарным оказался и тянувшийся, как удав по негашеной извести, день. Бродил по квартире потерянный, забил от нечего делать продуктами холодильник и даже хотел немного прибраться, но вовремя передумал. В таком расхристанном состоянии в продюсерский центр и заявился.

Скучавшая на ресепшене секретарша проводила меня до порога комнаты и, как если бы впускала в клетку с тигром, распахнула одним движением дверь. Сама не вошла. Подозреваю, что если бы обернулся, то увидел, как она крестит мою спину. Впрочем, это были, как всегда, мои фантазии, в то время как реальность приняла образ склонившегося над заваленным бумагами столом мужчины. Он был высок, худ и носат. Ярко-фиолетовая блуза на костистых плечах висела, словно на вешалке, в то время как джинсы Майский — а кто же еще? — носил заправленными в ковбойские, на высоком каблуке, сапоги. Судя по судорожным движениям и недовольному выражению лица, режиссер был на грани истерики. Так, должно быть, пересчитывая золотые дублоны, чах над златом скупой рыцарь.